стали безымянной братской могилой для остатков разбитой армии. Здесь, в непролазных болотных чащобах (если верить документам), попали в окружение около 30 тысяч человек, уже расстрелявших патроны, и около 200 орудий с прислугой, расстрелявшей снаряды. Сообща было решено пробиваться на родину группами — на штыках! Самсонов, страдая удушьем, все ещё доказывал Пестовскому, что ему позора не пережить.
— Прекратите! — раздражённо отвечал ему тот. — Не имеете права так думать. В конце‑то концов ваша совесть чиста…
— Где Клюев?
— Его левая колонна, говорят, полностью уничтожена, зато правая ещё сражается, а среднюю он ведёт сам.
— Мартос?
— Ходят слухи сомнительных очевидцев, будто его в куски разнесло снарядом, когда он садился в автомобиль.
— А где… я? — вдруг вопросил Самсонов.
— Про вас говорят, что от вас ничего не осталось, ибо кто‑то видел, как вы исчезли в облаке разрыва снаряда.
— Лёгкая смерть, — не сразу отозвался Самсонов. — Господи, смилуйся надо мною и пошли мне лёгкую смерть… и пусть от меня ничего не останется. Пусть!
* * *
Русская пресса оперативно известила публику о гибели генерала А. В. Самсонова: «Он умер совершенно одиноким, настолько одиноким, что о подробностях его последних минут никто ничего не знает». Подробности стали известны лишь в 1939 году, когда Генеральный штаб РККА опубликовал подробный отчёт Александра Ивановича Постовского о том, как всё это случилось…
Случилось же так! В стороне от шоссе, огибающего деревню Виленберг, Самсонов и приставшие к нему люди переждали время, чтобы наступила полная темнота. При командующем армией оставались несколько офицеров и один солдат по фамилии Купчик.
Купчик всё время подставлял Самсонову своё плечо:
— Опирайтесь на меня, я сильный… выдюжу! Лошадям не раз помогал гаубицы через болота тащить, так уж ваше‑то превосходительство как‑нибудь… за милую душу! Не стесняйтесь…
До государственной границы было примерно вёрст десять, и сознание, что родина близка, вселяло в людей чувство уверенности. О том, что немецкие заслоны уже стояли на рубежах, расстреливая всех выходящих из окружения, как‑то не думалось. Ночь же была очень тёмная, даже звезды укрылись за тучами, а сверять путь по компасу не могли, ибо как назло у всех кончились спички. Правда, на руке подполковника Андогского ещё чуть‑чуть фосфоресцировала стрелка компаса, и потому он шёл впереди. Люди двигались гуськом в затылок один другому, держась за руки или за хлястики шинелей, часто спотыкаясь о болотные корчаги и острые корневища деревьев.
Александр Васильевич Самсонов то и дело повторял:
— Мне бы лучше здесь и остаться… С какими глазами я вернусь, если меня спросят: куда делась моя армия?
— Тише, тише, — говорил ему Купчик, на которого Самсонов наваливался грузным телом. — Тут кругом «михели» и полно всяких собак, аль не слышите, как ихние псы заливаются?
Постовский писал, что Самсонов «не раз говорил мне, что его жизнь как деятеля кончена. Все мы следили за ним и не давали ему возможности отделить свою судьбу от нашей общей». В два часа ночи (уже наступили сутки 17 августа) был сделан короткий привал. Александр Васильевич малость отлежался, потом тронулись дальше. Самсонова, чтобы он не потерялся во мраке, нарочно ставили в середине цепочки. Время от времени эта цепочка людей размыкалась, когда возникали споры из‑за того, верно ли их направление. «Тут же происходила перекличка, — писал Постовский. — На одной из ближайших таких остановок было замечено отсутствие командующего армией».
— Александр Василич! — тихо окликнули лес.
Но Грюнфлисский лес враждебно молчал.
— Вернёмся, — решил Постовский.
Все повернули назад, окликая Самсонова, наконец Андогский вынул из портупеи офицерский свисток и свистнул — как бы означая призыв к атаке… В этот же момент где‑то в глубине леса не грянул, а лишь слабо хлопнул выстрел.
Постовский все понял и сразу обнажил голову.
— Господа, — сказал он, — тело командующего армией, как и знамя армии, нельзя оставлять врагам. Будем искать…
Но поиски в ночном лесу оказались напрасными, хотя искали Самсонова до рассвета, пока окруженцев не стали обстреливать из пулемётов немецких автомобилей, разъезжающих по шоссе. Случайно им встретился лесничий — поляк из местных жителей, который указал тропинку, ведущую к деревне Монтвиц:
— Там уже ваши казаки… бегите скорее!
Самсонов покончил с собой возле молочной фермы Каролиненгоф в окрестностях Виленберга. Впоследствии обнаруженный немцами, он был там же и погребён в неглубокой яме — как неизвестный солдат. С него сняли генеральские сапоги и наручные часы, но — к счастью — мародёры не заметили золотого медальона, в котором он хранил фотографии своих детей.
…В самой первой советской книге, посвящённой героизму и гибели самсоновской армии, было сказано почти вдохновенно: «НАД ТЕЛОМ ПОГИБШЕГО СОЛДАТА ПРИНЯТО МОЛЧАТЬ — ТАКОВО ТРЕБОВАНИЕ ЭТИКИ И ВОИНСКОЙ ЧЕСТИ. НИКТО НЕ МОЖЕТ УТВЕРЖДАТЬ, ЧТО ГЕНЕРАЛ САМСОНОВ ЭТОЙ ЧЕСТИ НЕ ЗАСЛУЖИЛ…»
3. От Гинденбурга до Гитлера
После революции, когда наша страна шаталась от голода и разрухи, бывшие союзники‑французы требовали, чтобы Россия вернула им старые (ещё царские) долги. Тогда же у нас вышла книга под характерным названием «Кто должник?», в которой спрашивалось: кто кому должен, русские вам или, наоборот, вы, друзья, должны русским?
Россия пожертвовала целой армией, чтобы спасти Париж, и тысячи людских жертв, принесённых во имя исполнения союзнического долга, никак нельзя окупить золотом. «Спасибо» от французов мы до сих пор не услышали, зато в Париже шумно праздновали «чудо на Марне», и когда маркиз де ла Гиш высказал Сазонову глубокое сочувствие по случаю разгрома самсоновской армии, министр мрачно ответил:
— Наши жертвы — ваши победы…
Франция о наших жертвах забыла. Но, к сожалению, у нас тоже забыли, что было брошено на весы беспристрастной истории, почему планы Шлифена были скомканы и разорваны ещё тогда — в топях Мазурских болот… Схема исторической правды всегда требует от нас внимания и справедливости!
А теперь спросим себя: что же случилось?
Ведь, по сути дела, ничего страшного не произошло, разгром армии Самсонова не стоил тех торжествующих воплей, которые издавала кайзеровская военщина, ибо наше поражение — на общем фоне войны — выглядело лишь эпизодом. Известие о нашей беде не вызвало в русском народе трагедийных эмоций. Как раз тогда, когда немцы окружали самсоновскую армию, вся Россия бурно переживала разгром генералом А. А. Брусиловым всей австрийской армии, которая с первых же дней войны оказалась полностью обескровлена и сдавалась в плен целыми дивизиями.
Недаром же Франц Конрад‑фон‑Гетцендорф, начальник австрийского генштаба, открыто утверждал, что Германия предала Австрию ради своих иллюзорных успехов в Лесах Восточной Пруссии. «Они (немцы), — писал он, — забыли о нас и полезли защищать конские заводы Тракенена и охотничьи угодья в Роминтене, где кайзер так любил охотиться на оленей заодно с известным русским предателем полковником Мясоедовым…»
А что же немцы? Германия восприняла известие о победе «почти с ужасом», впав в полушоковое состояние, ибо немцы были уверены в непобедимости русских. Германская пропаганда сразу расшумелась о «триумфе при Танненберге», хотя географически деревня Танненберг была притянута за уши; но сражение 1914 года рисовалось теперь как историческая расплата за позор 1410 года, ибо поражение Тевтонского ордена при Грюнвальде случилось именно близ Танненберга.
Это ещё не все. Берлинские газеты кричали, что одних пленных взято более девяноста тысяч… Наглое враньё, ибо в армии Самсонова никогда не числилось столько людей. В плен к немцам попали едва тридцать тысяч, ещё двадцать тысяч штыками пробились из окружения, остальные пали в боях или просто остались умирать, брошенные на поле боя… Такова истина!
* * *
Почти сразу начал складываться глупейший миф о доблестях Гинденбурга, спасителя Германии, сумевшего остановить «русский паровой каток» на подступах к Висле…
Все немецкие города сотрясал звон церковных колоколов, из окон квартир обыватели вывешивали трёхцветные флаги империи, в гимназиях лопоухие школяры писали сочинения на тему «Наш добрый и любимый Гинденбург», а лучшие сочинения сразу отсылали в подарок Гинденбургу. Все поэты ринулись слагать хвалебные гимны в честь Гинденбурга, все города Германии торопились сделать Гинденбурга своим «почётным гражданином»; корабли флота и даже рыбацкие шаланды срочно переименовывались в «Гинденбургов»… Может, хватит?
Нет! Выпускались почтовые открытки с портретами Гинденбурга, рекламировалось мыло «Гинденбург», а необъятные бюстгалтеры для полногрудых женщин назывались теперь победным именем «Танненберг». В детских яслях, сидя на горшках после тощего обеда, младенцы хором разучивали кантаты в честь героя: «Ах, м
