азал император, — русский посол Гартвиг хозяин в Белграде, и без его совета Пашич ничего не делает.
10 июля в Белграде венский посланник барон Гизль со сдержанной враждебностью принимал у себя Николая Генриховича Гартвига. После ужина Гартвиг вернулся домой слёг и умер. Чтобы разом пресечь дурные толки, жена Гизля собрала окурки папирос, которые накануне выкурил Гартвиг в гостях у посла, и отдала их в лабораторию для химического анализа. Население Белграда составляло тогда около ста тысяч жителей, а проводить посла России до кладбища тронулись восемьдесят тысяч, оставив дома стариков и детей. За траурной колесницей шли вдова с дочерью, семья Карагеоргиевичей и Никола Пашич.
— Что там с окурками? — спросил он Аписа.
— Обычные окурки, каких я могу набрать где угодно…
* * *
15 июля, беседуя с германским послом графом Пурталесом, Сергей Дмитриевич Сазонов почти весело сказал:
— И всё‑таки, граф, ключи от мирного положения в Европе находятся сейчас не в Петербурге, а именно в Берлине, и вы можете отворить или затворить двери войны…
Впрочем, пока всё было спокойно, и Сазонов лишь 18 июля вернулся с дачи; чиновники встретили его словами:
— Австрия серьёзно ожесточилась на Сербию… Пришлось снова повидаться с Пурталесом:
— Если ваша союзница Вена желает возмутить мир, ей предстоит считаться со всей Европой, а мы не будем спокойно взирать на унижение сербского народа. Ещё раз подтверждаю, что Россия за мир, но мирная политика её не всегда пассивна!
20 июля ожидался визит в Петербург французского президента Пуанкаре, и в Вене умышленно медлили с вручением ультиматума Белграду, чтобы вручить его Пашичу, когда Пуанкаре будет находиться в пути на родину» оторванный от России и от самой Франции… Это был ловкий ход венской политики!
* * *
20 июля… Газеты в этот день писали об устройстве шлюзов на реке Донец, о пожаре моста возле Симбирска, о судебном процессе г‑жи Кайо, застрелившей редактора газеты за клевету на её мужа. Николай II во флотском мундире поднялся на борт паровой яхты «Александрия». Подали завтрак, во время которого царь сказал французскому послу Морису Палеологу:
— Говорят, у моего кузена Вилли что‑то болит в ухе. Я думаю — не бросилось ли воспаление на мозг? Давно поговаривают, что он не в себе, но императора в бедлам не упрячешь…
За кофе было доложено о подходе эскадры. Воды финского залива медленно утюжил дредноут «Франс», рыскали миноносцы эскорта. Кронштадт глухо проворчал фортами, салютуя союзникам. Раймонд Пуанкаре был принят царём у трапа «Александрии», взявшей курс на Петербург, и дивная сказка открылась во всём великолепии. Омывая золотые фигуры скульптур, фонтаны Петергофа взметали к небу струи сверкающей воды.
— Версаль, — заметил Пуанкаре. — Нет, Версаль хуже…
Вечером в старинной зале Елизаветы президента ошеломили выставкой придворного света. Женские плечи русских аристократок несли полыхающий ливень алмазов, жемчугов, аметистов, изумрудов, сапфиров… Алиса ужинала подле Пуанкаре, одетая в белую парчу, её декольте было целомудренно закинуто бриллиантовой сеткой. «Каждую минуту, — отметил Палеолог, — она кусает себе губы, видимо, борется с истерическим припадком…» Пуанкаре произнёс речь по вдохновению, а Николай II по шпаргалке.
Была ночь, когда Палеолог просмотрел питерские газеты.
— Обратите внимание, — подсказал секретарь, — сегодня бастовали в столице заводы, работающие на военную мощь.
— Их подстрекают германские агенты, — ответил посол.
* * *
21 июля… Пуанкаре в Зимнем дворце принимал послов и посланников, аккредитованных в Петербурге. Первым подошёл граф Пурталес, и президент любезно расспрашивал его о французских предках. Палеолог представил английского посла, сэра Джорджа Бьюкенена, это был спортивного вида старик с неизменной свастикой в брошке чёрного галстука. Пуанкаре заверил Бьюкенена в том, что царь не станет мешать англичанам в делах персидских Наконец ему представили графа Сапари — посла австрийского, которому Пуанкаре выразил сочувствие по случаю убийства эрцгерцога Фердинанда:
— Но случай в Сараево не следует раздувать. Не забывайте, посол, что в России у сербов немало друзей, а Россия издавна союзна Франции… Нам следует бояться осложнений!
Сапари откланялся молча, будто не имел языка.
Сербскому послу Спалайковичу Пуанкаре сказал:
— Я думаю, всё ещё обойдётся…
Вечером французское посольство давало обед русской знати; в городской думе угощали офицеров с эскадры. Играли оркестры, дамы танцевали, от изобилия корзин с розами и орхидеями было тяжело дышать… В этот момент Берлин получил депешу Пурталеса, в которой тот докладывал кайзеру о беседе с Сазоновым: «Вы уже давно хотели уничтожения Сербии!» — говорил Сазонов. Возле этой фразы Вильгельм II сделал пометку: «Прекрасно! Это как раз то, что нам требуется».
* * *
22 июля… Страшная жара, а в Петергофе свежо звенят фонтаны. После завтрака Пуанкаре отбыл в Красное Село, где раскинули шатры для гостей, а гигантское поле на множество миль заставили войсками — вплотную. На трибунах полно публики, белые платья дам казались купами цветущих азалий. Пуанкаре в коляске объезжал ряды солдат, рядом с ним скакал император. Потом был обед, который давал президенту великий князь Николай Николаевич — будущий главковерх.
Палеолога за столом обсели по флангам две черногорки, Милица и Стана, непрерывно трещавшие, как сороки:
— Вы возьмёте от немцев обратно Эльзас и Лотарингию, а наш папа, король Черногории, пишет, что его армия соединится с русской и вашей в Берлине… Германию мы уничтожим!
Потом был балет (Кшесинская свела всех с ума).
Русские войска сегодня маршировали перед Пуанкаре под звуки Лотарингского марша, ибо президент был родом из Лотарингии, которую в 1871 году Бисмарк похитил у Франции…
На следующий день, 23 июля, когда французская эскадра медленно растворилась в сумерках моря, покидая Россию, Австрия вручила Сербии ультиматум — провокационный! Эту бумагу состряпали в Вене так, что, не имей сербы даже крупицы гордости, Белград все равно отказался бы принять венские условия. Принять же такой ультиматум — равносильно отказу Сербии от своей независимости… В этот же день кайзер очень крупно проболтался:
— Разве Сербия государство? Ведь это банда разбойников… Переловим их всех с помощью полиции!
Сербские министры, прижатые к стене, переслали ультиматум в Петербург, прося о помощи, а сами сели составлять ответную ноту, на писание которой Вена отпустила им 48 часов.
* * *
24 июля… В полдень Сазонов посетил французское посольство, где завтракал с Палеологом и Бьюкененом.
— Нам нужно быть твёрдыми, — сказал Палеолог.
— Твёрдая политика — это война, — ответил Сазонов.
Бьюкенен дал понять, что Англия желала бы остаться нейтральной («Но мы постараемся сдерживать германские амбиции»). В три часа дня в Елагином дворце собрался совет министров, решили: провести мобилизацию округов, направленных против Австрии, а Сербии дать отеческий совет: в случае вторжения австрийцев отступить, сразу призывая в арбитры великие державы. На крыльце дворца поджидал решения посол Спалайкович.
— Пока ничего не ясно, — сказал ему Сазонов, садясь в автомобиль.
В министерстве у Певческого моста его ожидал германский посол Пурталес с красным носом и слезящимися глазами.
— А мы не оставим сербов в беде — предупредил его Сазонов.
— Послушайте — нервно заговорил Пурталес, — австрийскому императору Францу Иосифу осталось жить совсем немного, и неужели Петербург не даст ему умереть спокойно?
— Ради Бога! — воскликнул Сазонов. — Пускай он помирает! Весь мир только и делает, что дивится его долголетию.
— Вы, русские, просто не любите Австрию.
— А почему мы, русские, должны любить Австрию, которая принесла нам зла больше, нежели турки?
Сазонов отдал распоряжение, чтобы (втайне) срочно вычерпали восемьдесят миллионов рублей, хранившихся в германских банках. Германские послы в Лондоне и Париже. Угрожая Европе «неисчислимыми последствиями», вручили ноты, в которых было сказано: в конфликте пусть разбираются Вена с Белградом.
* * *
25 июля… Столичные вокзалы уже трещали, дачники метались как шальные, масса офицеров, загорелых и восторженных, скрипя новенькими портупеями, осаждали поезда дальнего следования, их провожали сородичи — с цветами, весёлые, нервно‑возбуждённые. Никто ничего не знал, а пресса крупно выделила слова Сазонова: АВСТРО‑СЕРБСКИЙ КОНФЛИКТ НЕ МОЖЕТ ОСТАВИТЬ РОССИЮ БЕЗУЧАСТНОЙ… В Царском Селе уже знали, что Германия проводит скр
