ть ему свои же секретные отчёты с 1911 года. Был удивлён:
— Я не вижу пометок министра. Читал ли их Сухомлинов?
— Подшивали аккуратно. Наверное… читали.
Базаров отшвырнул фолиант своих донесений.
— Это преступно! — закричал он. — Что мне с того, что его Катерина кипит, как самовар, если я в Берлине напрасно вынюхивал, подкупал и тратил казённые тысячи… Не я ли предупреждал эту Катерину, что военный потенциал немцев превосходит наш и французский, вместе взятые.
— Вы забыли об Англии, — тихо напомнил Энкель.
— Да плевать я хотел на вашу Англию! — совсем осатанел Базаров. — Для англичан война — это спорт, а для нас, для россиян, война — это смерть…
Бравурная музыка лилась в открытые настежь окна.
Шла русская гвардия — добры молодцы, кровь с молоком, косая сажень в плечах, — они были воспитаны погибать, но не сдаваться.
Ах, как звучно громыхали полковые литавры!
Столичные рифмоплёты поспешно строчили стихи для газет, чтобы завтра же положить в карман лишнюю пятёрку:
И поистине светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны…
Сухомлинов названивал в Генштаб — Янушкевичу:
— Ради Бога, побольше допинга! Катерина кипит… Хочется рыдать от восторга. Я уже отдал приказ, чтобы курорты приготовились для приёма раненых. Каждый защитник отечества хоть разок в жизни поживёт у нас, словно Ротшильд.
— Владимир Александрович, — отвечал Янушкевич, — люди по три‑четыре дня не перевязаны, раненых не кормят. Бардак развивается по всем правилам великороссийского разгильдяйства. Без петровской дубинки не обойтись! Пленные ведут себя хамски — требуют вина и пива, наших санитаров обзывают «ферфлюхтер‑руссен»! А наша воздушная разведка…
— Ну, что? Здорово наавиатили?
— А наша артиллерия…
— Небось, наснарядили?
— Я кончаю разговор. Неотложные дела.
— Допингируйте, дорогой. Побольше допинга!
Империя вступала в войну под истошные вопли пьяниц, с тихим ужасом воспринявшим сообщение газет о введении в стране «сухого закона». Все алчущие спешили напоследок надраться так, чтобы в маститой старости было что рассказать внукам: «Вот кады война с германом началась… у‑у, что тут было!»
Мерно и чётко шагала русская гвардия. Под грохот её сапог «кричали женщины „ура“ и в воздух чепчики бросали».
Из храмов выплёскивало на улицы молебны Антанты:
— Господи, спаси императора Николая…
— Господи, спаси короля Британии…
— Господи, спаси Французскую Республику…
Литавры гремели, дождём хризантем покрывались брусчатые мостовые «парадиза» империи. Самое удивительное, что добрая половина людей, звавших сейчас «На Берлин!», через три года станет кричать «Долой войну!». А газетчики надрывались:
— Купите вечернюю! Страшные потери! Кайзер уже спятил и скоро окажется в бедламе… Последняя новость: наши войска пленили парадный мундир императора Франца Иосифа!
Звонок.
Что вы, мама?
Белая, белая, как на гробе глазет.
«Оставьте!,
О нём это,
об убитом, телеграмма.
Ах, закройте,
закройте глаза газет!»
На пороге кабинета Сазонова уже стоял Палеолог:
— Умоляем… спасите честь Франции!
Август. Битва на Марне. Немцы шли прямо на Париж.
2. Париж надо спасать
Я никогда не бухался на колени перед громогласными доктринами германской военщины, всегда твёрдо зная: России можно нанести поражение, но победить её нельзя. «Перевоевывать» войны на иной лад — занятие бесполезное, но повторять историю пришлось, и в 1944 году наши солдаты шли по тем же лесам и болотам, где в 1914 году погибали их отцы и деды. Они побеждали, чтобы освободить Европу от насилий фашизма, а мы ложились костьми, чтобы спасти честь Франции!..
Лето выпало жаркое: вокруг Петербурга горели леса и массивы торфа, столица плавала в едком дыму, который окутывал улицы пеленой, словно саваном, едко щекотал ноздри. Как мне было грустно в пустой квартире, где после смерти отца я все оставил так, как было при нём, а он оставил все так, как было ещё при матери. Невольно я ужасался:
В квартире прибрано.
Белеют зеркала.
Как конь попоною, одет рояль забытый;
На консультации вчера здесь
Смерть была,
И дверь после себя оставила открытой…
Помню, что выходную дверь я закрывал, но она оказалась открытой, и потому появление полковника Базарова было для меня неожиданным. Равнодушно оглядев запустение моего жилья, он сразу заговорил, что войны могло бы не быть:
— Если бы проклятая Англия в самом начале кризиса твёрдо заявила о своём боевом союзе с нами и Францией, после чего кайзер поджал бы хвост. Но в Лондоне исподтишка радовались, как мы грызёмся, и только теперь заявили, что не позволят немцам нарушать нейтралитет Бельгии. Впрочем, не буду чесать в понедельник то место, что чесалось ещё в воскресенье. Война — факт!..
— Павел Александрович, — сказал я, — что вы тут выводите мне цыплят из варёных яиц? У вас ко мне дело?
Дело касалось меня. При штабах армий заводились разведотделы, но за неимением специалистов возглавлять их брали жандармов. Базаров сказал, что глупость подобного решения очевидна, ибо разведка — тем более в условиях фронта — это не полицейская облава.
— Сейчас образован Северо‑Западный фронт под общим командованием генерала Жилинского, готовый к удару по Восточной Пруссии, дабы оттянуть немецкие силы от Парижа. В составе фронта две армии. Первая — генерала Ренненкампфа, известного по кличке «жёлтая опасность». Вторая — под командованием генерала Самсонова, прозванного за богатырскую стать «Самсоном Самсонычем»… В какой вы хотели бы служить?
Я спросил коллегу о генерале Ренненкампфе:
— Можно ли доверять Павлу Карлычу? «Жёлтая опасность» уже проявил себя ложью, хапужеством и негодяйством.
— Что делать? — со вздохом отозвался Базаров. — Ренненкампфу особо доверяет сам государь император, который не может забыть его услуги в пятом году… Кстати, Жилинский тоже склонен не доверять «жёлтой опасности»…
Разговор с Базаровым был у нас откровенным.
— Я не доверяю авторитету и Жилинского, который в войне с японцами возглавлял штаб при Куропаткине, подтверждая те глупости, которые делал тогда Куропаткин. Жилинский сберёг свою репутацию при дворе, умея очаровывать придворных дам, но… популярности в армейской среде не обрёл. По сути дела, это военный бюрократ, недаром в Генштабе его зовут «живым трупом»… Выслушав это, я просил время подумать.
— Время не ждёт. Я пришёл за вашим «да» или «нет».
— А кто при Самсонове начальником штаба?
— Генерал‑майор Постовский.
— Это «сумасшедший мулла»? — спросил я.
— Да, таковым именуют его, не считая вполне нормальным, ибо он делает себе «намазы», как правоверный мусульманин.
— А кто при Самсонове военным агентом? Француз?
— Нет. Англичанин. Майор Нокс.
— Павел Александрович, — спросил я, поразмыслив, — а в какой из армий, в Первой или Второй, хотели бы вы служить сами начальником разведотдела?
— Ни в какой, — ответил Базаров, поднимаясь. — Кстати, не держите свои двери открытыми. Вы уже на заметке германского генштаба, а потому советую быть осторожнее… В любом случае вы не имеете права попасть в плен.
— Так что же мне? Прикажете стреляться?
— Стреляйтесь. А я пошёл. Всего доброго…
* * *
Воюют не за власть — люди погибают за Отечество!
Дело историков разобраться, почему на войну с Японией русские шли неохотно, а нападение Германии на Россию вызвало пробуждение национальных чувств. Так было в 1914‑м, так было и в 1941 году… Наверное, в русском народе слишком сильно давнее недоверие к Германии, которая со времён Петра I поставляла для царского двора временщиков, а немцы входили в «элиту» придворного общества. Наконец, в эпоху крепостничества помещик брал в управляющие именно лесковского немца, и тот плетьми и палками выколачивал из людей оброки. Если собрать воедино цитаты из русской литературы, в которых обличается немец‑поработитель, то соберётся громадный томина, но достаточно вспомнить салтыково‑щ
