ставляли Франца Фердинанда под пули, чтобы сделать приятную сенсацию для венской знати…
Мне казалось, что лучше уйти, и я энергично начал пробираться через ликующую толпу, машинально отметив время — десять часов и двадцать пять минут. Над моей головой летели букеты цветов, которыми католики и мусульмане забрасывали именно вторую машину в кортеже… Именно в это самое время, отмеченное на моих часах, возникла первая мировая война!
… Роскошный букет будто плыл по воздуху, запущенный издалека сильной рукой, а за ним, словно за ракетой, тянулся хвост дыма. В букете что‑то щёлкнуло, графиня Хотек вскрикнула, а Франц Фердинанд геройски отбил бомбу в сторону. Кортеж продолжал движение, и бомба лопнула под третьим автомобилем, в котором ехали придворные. Взрыв разметал начинку снаряда, составленную из ржавых гвоздей и мелкой «сечки» свинцовой проволоки. Но удар взрыва оказался очень мощным. Внутрь магазинов вогнулись даже металлические жалюзи, в ближних домах со звоном посыпались стёкла из окон, а в толпе встречающих истошно завопили раненые люди…
— Стой! — велел Потиорек шофёру, и кортеж замер.
— Кто пострадал? — обернулся назад эрцгерцог. Софья Хотек всё время хваталась за шею.
— Жива ли графиня Ланьюс? — спрашивала она. — Если жива, пусть подойдёт. У меня что‑то случилось с шеей… жжёт!
Придворная дама из третьей машины не пострадала. Подбежав, она сразу расстегнула кнопки на воротнике платья Хотек и увидела шрам — след от взрыва капсюля бомбы.
— Вам повезло, — сказала Ланьюс, — а вот бедняжка граф Мерицци уже без сознания… из головы его — фонтан крови!
Франц Фердинанд обратился к Потиорску:
— Генерал! В хороший городок вы меня завезли… Не знаю, чем отблагодарить вас. Ведь если меня разорвут на сто кусков, убийца получит удобную камеру в тюрьме, а его белградские друзья помогут ему бежать, и тем всё кончится…
Третий автомобиль был разворочен взрывом, бомба вырыла под его колёсами громадную яму. Потиорек доложил:
— Не волнуйтесь! Преступник уже в наших руках…
Но бомбометатель не сдавался. Он ловко выкручивался из рук полиции и добровольных её усердников из числа хорватов. Ещё рывок — и вот он, перемахнув через парапет набережной Аппель, кинулся «солдатиком» в холодные воды Милячки.
— Держите его… уплывёт! — завопил Потиорек.
Все боялись. Из парикмахерской вдруг выскочил цирюльник с расчёской, заложенной за ухо, и защёлкал ножницами:
— Во имя закона… расступитесь… я умею плавать!
Вслед за парикмахером сиганули в реку и стражи порядка. Настигнутый под мостом, преступник отбивался даже в воде, но всё‑таки был схвачен и вытащен на мостовую. Здесь его сразу начали зверски избивать. Били и спрашивали имя.
— Неделько Габринович, — сказал он, весь в крови.
Из кармана его пиджака вытащили мокрую газету и развернули её. Это была газета сербских радикалов — «Народ».
— Ах, ты ещё и серб? — и его стали бить снова.
— Да, серб, — кричал Неделько, — и горжусь этим…
Настойчиво продираясь через сумятицу галдящей толпы, чтобы поскорее укрыться в гостинице Гриши Ефтановича, я вдруг увидел Гаврилу Принципа, дежурившего у Латинского моста.
— А где Грабеч? — шепнул я. — Неделько взяли.
— Сейчас я пойду и… застрелю его.
— Чем он виноват?
— Ничем, но он может не выдержать пыток в полиции и всех выдаст. Лучше сразу конец ему. Затем я пущу себе пулю в лоб, чтобы никаких свидетелей не осталось.
— Где Грабеч? — повторил я вопрос.
— А чёрт его знает… в этой толпе не разберёшь… Я вернулся в отель, уверенный, что всё кончилось.
* * *
Нет, не все! Сараевские власти ожидали высоконареченную чету в городской ратуше, и Феким‑Эффенди, стоя внизу лестницы, репетировал речь, чтобы приветствовать высокого гостя. Франц Фердинанд сразу перебил его болтовню:
— Хватит, господин бургомистр! Что мне с ваших слов, если на улицах города нас забрасывают бомбами?..
Феким‑Эффенди заткнулся. Эрцгерцог сам произнёс речь.
— Я надеюсь, — с пафосом заявил он, — ликование жителей Сараево вызвано даже не лицезрением моей особы, а именно тем обстоятельством, что злодейство сербских Революционеров не удалось… Дорогие жители, я счастлив быть душой с вами!
Очевидцы заметили, что эрцгерцог был страшно бледен, графиня Хотек тоже белее полотна. Но оба они держались с большим достоинством и хладнокровием. Церемония в ратуше длилась краткие минуты. Начальник Полиции настоятельно умолял эрцгерцога прервать поездку по городу, ибо поручиться за безопасность не мог. Об этом же просила мужа и графиня Хотек:
— Нет смысла испытывать судьбу далее. Помните, друг мой, что у нас дети… Не оставим же мы их сиротами! В эрцгерцоге никогда не угасал пыл «музеомана»:
— Но я же ещё не видел городского музея… как можно? Потом я сам буду горько жалеть об этом.
— Тогда, — подсказал Потиорек, прикажите вооружить полицию палками, и пусть она разгонит всю сволочь с улицы, чтобы жители разбежались по домам и закрылись.
— Не делайте меня смешным, — возразил эрцгерцог. — Я ведь приехал сюда, чтобы люди видели меня. Наконец, я обязан заехать в госпиталь, чтобы навестить раненого графа Мерицци!
На том и порешили. Потиорек предупредил шофёра ведущей машины, чтобы гнал кортеж на большой скорости:
— Прямо по набережной Аппель. Жми клаксон, чтобы все разбегались. А я поеду с его высочеством на второй машине…
Тронулись. Замычал клаксон, распугивая зевак. Придворный граф Гаррах вскочил на подножку герцогского автомобиля.
— К чему это? Сойдите, — велел ему Франц Фердинанд.
— Нет, — возразил Гаррах, — я должен исполнить свой долг, согласный закрыть вас от пуль даже своим телом…
Кортеж двигался очень быстро. И вдруг шофёр первой ведущей машины круто завернул с набережной в тесный проулок улицы Франца Иосифа, а шофёр второй машины, думая, что так и надо, тоже завернул свой автомобиль в проулок. Потиорек, вскочив с сиденья, треснул его по морде:
— Куда? Ведь было сказано, что ехать прямо…
— Слушаюсь, — отозвался шофёр, резко затормозив.
Он попытался развернуть автомобиль в узком проулке, выкатив радиатор машины на панель тротуара, и здесь застрял. Народ, увидевший Франца Фердинанда, начал орать:
— Живео наш добрый герцог… живео!
Грянул выстрел. Графиня Хотек стала подниматься и упала, обнимая мужа. Принцип, даже не целясь, послал в неё вторую пулю. Третья сразила Франца Фердинанда, успевшего сказать:
— Софи, ты обязана жить… ради наших детей.
Эти слова были сказаны им уже полумёртвой жене. Изо рта его хлынула кровь, и они оба застыли, упираясь друг в друга.
— Помогите! — завопил Гаррах. — Убивают!..
— Скорее в конак, — велел Потиорек шофёру…
Началась паника. Публика кинулась бежать, насмерть затоптав одну барышню‑хорватку, другие накинулись на стрелявшего, зверски его избивая; Гаврила Принцип, уже лёжа на мостовой, принимал удары как должное, восклицая:
— Живео Сербия… живео сербы… живео, живео!
— Бомба! — раздался чей‑то возглас.
В стороне, под ногами людей, каталась из стороны в сторону, словно пустая бутылка, «адская машина», которую Принцип не успел швырнуть под колёса автомобиля. Избиваемый, уже почти искалеченный, он раздавил на зубах ампулу с ядом, но его тут же вырвало. Какой‑то хорват в белой юбке и чёрном жилете подскочил к нему, сдирая с лацкана его пиджака трёхцветный значок «Великой Сербии»… Хорват кричал:
— Смерть сербам! Всех вырезать сразу…
Лишь теперь полиция очухалась, Потиорек призвал её:
— Немедленно провести обыски и аресты всех подозрительных в городе… Никого не жалеть! Всех тащите в тюрьму.
В сараевском конаке были созваны по телефону лучшие врачи города, но их попытки оживить эрцгерцога и его жену оказались бесполезны. Духовники провозгласили «глухую исповедь», уже не доходившую до сознания обречённых. Около 11 часов с четвертью врачи констатировали смерть эрцгерцога, а через несколько минут скончалась и графиня Софья Хотек, с которой Ланьюс тут же сняла бриллианты…
В соседней комнате Потиорек раздавал пощёчины трём опытным венским филёрам. Он их лупил и приговаривал:
— А ты куда смотрел? А ты что видел?
— Да мы смотрели, — отзывались филёры, покорно принимая удары. — Если бы это в Вене, а здесь… город чужой, народ какой‑то сумасшедший… вон послушайте, что горланят!
Потиорек накинулся с к
