ых тайниках королевской семьи Карагеоргиевичей, недоступная гласности. Но патриоты Сербии по клочкам выявляли истину, когда уже исполнилась мечта Аписа о новой свободной Югославии…
В 1953 году Иосип Броз Тито потребовал, чтобы народ социалистической Югославии узнал сущую правду о героях прошлого, умерщвлённых с именами «злодеев».
Тогда же Верховный суд Народной Республики Югославии пересмотрел дело Аписа, и полковник Драгутин Дмитриевич (он же и Апис) был посмертно реабилитирован!
Вся его прежняя деятельность была признана полезной для освобождения балканских народов.
Из числа классических «злодеев» Апис перешёл в историю под именем «национального героя».
Так бывало в истории. И — не раз бывало…
Глава 3.
Последняя ставка.
Рыдай, буревая стихия,
В столбах буревого огня!
Россия, Россия, Россия —
Безумствуй, сжигая меня.
Андрей Белый
Написано в 1944 году:
…мой возраст насторожил врачей медицинской комиссии, когда я был отозван в Москву, но моё здоровье они нашли в хорошем состоянии, чему немало и сами подивились. На приёме у начальства мне указали готовиться в дальнюю командировку. Теперь уже никто в мире не сомневался в нашей победе, и для меня, кажется, нашлось важное дело. Я смирил своё любопытство, не спрашивая, куда забросит меня судьба, задав лишь вопрос:
— Надолго ли я буду в отлучке?
— Пожалуй, до конца войны, — отвечали мне.
Я сказал, что в таком случае мне крайне необходимо побывать в том городке, где я оставил женщину с двумя дочерьми, которых перевезу в Москву, поселив их в своей квартире.
— Это ваша семья?
— Нет. Беженцы, которых я приютил у себя.
— Вопрос отпадает, — указали мне. — Сейчас не время для разведения лирики. Москва и так переполнена наезжими. Вот если бы эта женщина была вашей законной женой, тогда…
Тогда всё стало ясно. Пристроившись к эшелону, увозившему в глубокий тыл тяжелораненых, я добрался до городка ранним утром, когда в доме все ещё спали, а постаревшая Дарья Филимоновна колола полено для самоварной лучины.
— Никак и вы объявились? — с трудом разогнулась старуха. — Подкинули мне жильцов, а сами пропали невесть где…
За чаем, разложив на столе засохшие в пути бутерброды, я — в присутствии дочерей — сделал предложение Луизе Адольфовне, объяснив ей причину своего внезапного появления:
— Я не претендую на ваши женские чувства, да это было бы и глупо в мои годы, но прошу вас быть моей женой. В этом случае моя совесть будет чиста перед вами и вашими дочерьми. Будем практичны. Квартира в Москве — к вашим услугам, а положение моей жены нельзя сравнить с нынешним…
В городском загсе заспанная, явно больная женщина растапливала печку. Скупо поджав морщинистые губы, она безо всяких эмоций внесла в книгу запись регистрации нашего брака. Наверное, мы, новобрачные, выглядели весьма странно, почему она и не поздравила нас. Когда же мы покинули жалкое помещение захудалого загса, Луиза Адольфовна разрыдалась:
— Господи, да что же это со мной происходит?
— Успокойся, — ответил я. — БРАКИ СОВЕРШАЮТСЯ НА НЕБЕСАХ, а в наших загсах только ставят печати в паспортах… По дороге домой Луиза тревожно допытывалась:
— А разве твоё сочетание со мной, ссыльной немкой, не повредит тебе и твоей службе? Неужели не боишься так легкомысленно связывать судьбу со мною и моими детьми?
— Человеку в моём возрасте уже ничего не страшно… Луиза перестала плакать. Она даже успокоилась.
— Мои предки из бедных богемских гернгутеров выехали на Русь ещё при Екатерине, я не знала другой родины, кроме России, и всегда верила, что русские люди добрые, но ты… Всевышний увидел мои страдания и послал тебя к нам, чтобы мои девочки, Анхен и Грета, не погибли на этом проклятом вокзале.
— Не благодари. Со мною ещё многое может случиться.
— Только вернись. Не оставь нас одних. Заклинаю!
После неизбежных хлопот с московской пропиской и определением девочек в школу я стал собираться в дорогу. Лишь теперь я понял, что во мне что‑то безжалостно рвётся и может оборваться навсегда. Прощаясь, я умолял Луизу сберечь мои записки, как самое святое, и пусть накажет дочерям хранить их, никому не показывая лет двадцать — тридцать, чтобы справедливое время отсеяло все злачные плевелы…
…Эти страницы, как ни странно, я дописываю уже в итальянском порту Бари, надеясь, что первым же обратным самолётом их переправят по московскому адресу и они станут эпилогом всей моей проклятущей, но и замечательной жизни. Впрочем, у меня нет никаких дурных предчувствий. Однако я переживаю очень странные впечатления! Порою мне кажется, что сейчас я обрёл вторую молодость и мне опять предстоит встреча с драконом — в тех самых краях, где начиналась моя зрелая жизнь.
* * *
Земные катаклизмы, не раз губившие цветущие города и миры давних цивилизаций, вряд ли, наверное, были способны нанести такие разрушения, какие испытал Сталинград, жестоко истерзанный огнём и металлом. Пилот умышленно снизил наш «Дуглас», чтобы мы, его пассажиры, воочию убедились в грандиозности панорамы той битвы, которая решила исход войны. Сталинград — я не ожидал этого! — уже курился дымами самодельных печурок, оживлённый примитивным бытом его воссоздателей, но сам город ещё находился в хаосе разрушения, а вокруг него — на множество миль — война раскидала по балкам обгорелые остовы танков, виднелись разбросанные вдоль насыпей скелеты эшелонов, сверху угадывались искорёженные грузовики и обломки самолётов, торчком врезавшиеся в сталинградскую землю. Я невольно вспомнил фельдмаршала Паулюса, говорившего, что он хотел бы опять побывать в Сталинграде, уже в новом, отстроенном, но ему, как и мне, вряд ли это удастся…
Нас, пассажиров, было немало, и все мы понадобились на фронте, слишком далёком от России, но слишком важном для всех нас, русских. Тут были генералы, заслуженные партизаны, авиатехники, минёры, врачи‑хирурги, опытные связисты, целый штат переводчиков и даже гордый московский дипломат, оказавшийся моим соседом, жестокий порицатель политики Уайтхолла.
— Черчилля, — рассуждал он, — ещё смолоду так и тянет на Балканы, словно петуха на свалку, где зарыто жемчужное зерно. Он и сейчас ведёт двойственную политику между народной армией маршала Тито и югославским королём Петром II Карагеоргиевичем, которого держит в Каире вроде кандидата на белградский престол, давно оплёванный самим же народом…
Я ответил дипломату, что согласен с ним:
— Но, извините, не во всём! Россия с давних времён тоже смотрела на балканские дела слишком заинтересованно, подобно тому, как богатый сосед заглядывает в огород бедного соседа, которому необходимо помогать. Так что тяготение Черчилля к Балканам я понимаю — хотя бы политически.
— Понимаете? Но, позвольте, почему?
— Так сложилось… Стрелка компаса Европы, как бы сильно его ни встряхивали, как бы ни отвлекали её приложением к иным магнитам, всё равно будет указывать именно на Балканы, и Черчилль это учитывает, именуя Балканы «подвздошиной Европы». Гитлер всюду вызвал сопротивление народов, но, скажите, где он встретил самое мощное противодействие своим планам? Только в южных славянах. И, пожалуй, одни лишь сербы способны сражаться до последней крайности, ибо никогда не сдаваться — этому их научила сама великая мать‑история…
Над калмыцкими степями мы летели без опаски, и я припомнил, как недавно меня, раненного, мотало здесь в разрывах снарядов немецких зениток. А теперь — тишина, солнце, облака, впереди Астрахань; мой сосед‑дипломат уже нервничал:
— Генерал, вы не боитесь летать над морем?
— А вам не всё равно, куда падать?
— Я, честно говоря, побаиваюсь…
«Дуглас» уже пронизывал жаркий воздух над Ленкоранью, близилась Персия, и мой сосед потащил к себе чемодан:
— Коллега, как вы относитесь к пище святого Антония?
— Не откажусь от меню блаженного старца, если в его рацион не входят сороконожки, саранча и сколопендры…
Глянув в раскрытый чемодан, я воочию убедился, что библейские святые питались гораздо хуже наших дипломатов школы Молотова и Вышинского.
А вот и знакомый мне аэродром Тегерана. Англичане сразу предложили автобус, чтобы наша делегация прокатилась по городу, но я решил остаться в самолёте, желая вздремнуть. Все пассажиры, и даже отчаянные заслуженные партизаны, искренне волновались, где бы им тут, в Тегеране, отоварить московские талоны на обед. Пилот вразумил их:
— Да идите в любую харчевню! Вы же доллары получили, так и шикуйте себе на здоровье… А продовольственных карточек здесь нету и никто за обед стричь их не станет.
Далее мы летели на очень большой высоте, преодолевая горные пики, но даже здесь термометры показывали 25 градусов выше
