фронте, иногда в Венден наезжал «отвести душу» и сам генерал Черемисов, у которого ротмистр Керковиус состоял в роли офицера для особых поручений… Пассек рассказывал:
— По‑моему, в вино добавляли какой‑то дурман, ибо многие из нашей компании не выдерживали, хотя в окопах спирт лакали, как воду. Таких оставляли отсыпаться до утра, а утром они объявлялись должниками в карточном проигрыше. Вестимо, никто не смел возражать, потому что ни бельмеса не помнил. Так случилось и со мною. Я понял, что мне не отыграться, хотя специально навещал Керковиусов в надежде «сорвать карту».
— Сорвали? — спросил я.
— Напротив, ещё более запутался в долгах. Но при этом у меня возникли некоторые подозрения, — признался Пассек.
— Какие? — допрашивал я. — Считайте, что вы попали на приём к врачу‑венерологу, перед которым не стоит стесняться.
В глазах Пассека блеснули слёзы.
— Мне стыдно, — сказал он, — даже очень стыдно… Когда все офицеры засыпали мертвецки пьяные, жена Керковиуса — внешне вполне пристойная дама! — проверяла их полевые сумки, даже рылась в офицерских бумажниках.
— Но денег, конечно, не брала?
— Нет. Деньги её не волновали.
— А с каких пор вы знаете ротмистра Керковиуса?
— С начала войны. Ещё с Либавского плацдарма.
— А его жену?
— Она появилась при нём тогда же…
— Какова ваша задолженность? — вмешался Батюшин.
— Страшно сказать. Уже под восемь тысяч рублей, или…
— Что «или»? — вдруг рявкнул Батюшин.
— Или передать план расстановки батарей возле станции Икскуль, где развернулись бои. Понимаю, что я достоин презрения. Что делать — не знаю. Помогите… такой позор…
— Ясно! — пресёк его стенания Батюшин, выкладывая на стол пачки денежных купюр. — Карточный долг — это долг чести, даже дурак понимает: если проиграл — расплачивайся…
* * *
— Поедете в Венден? — спросил Батюшин, когда Пассека снова увели в арестантскую комнату.
— Это же детская игра, — ответил я. — Достаточно одного жандарма, чтобы Керковиусы оказались в Сибири… Впрочем, давайте мне этого несчастного капитана Пассека, поеду вместе с ним, заодно он меня и представит.
— Представит вас командиром Шестнадцатого стрелкового полка, прибывшего на пополнение. Заодно под видом интендантского чиновника с вами поедет военный юрист Шавров.
— Вы думаете, один я не могу разорить это гнездо?
— Нет, а Шавров мастер производить обыски…
Шавров, уже пожилой человек, я и Пассек дневным поездом отъехали в «Ливонскую Швейцарию», где меня нисколько не могли тешить красоты древнего Вендена, зато я заранее переваривал в своём желудке немалую порцию оливкового масла, которое помогло бы мне нейтрализовать винный дурман.
— Не дрожите, будто к вам подключили провода высокого напряжения, — заметил я Пассеку. — Умели грешить, так умейте расплачиваться, если вы офицер и ещё не потеряли чести.
— Извините. Я не знаю, как вести себя.
— С нами? Как можно проще.
— Нет, не с вами, а с мадам Керковиус.
— Проще простого, — надоумил его Шавров. — С самым нахальным видом вручите этой халде деньги, а потом ведите себя как обычно. Коли угодно, так продуйтесь снова на восемь тысяч! Наша контора давно обанкротилась и расходов не считает…
Навстречу нашему поезду медленно ползли длинные составы с оборудованием рижских заводов, в них же ехали горемычные семьи латышских рабочих, не желавших оставаться «под немцем». Просёлочные дороги, ведущие к Двинску, были забиты беженцами и подводами с их имуществом, что очень живо напомнило мне отступление сербов. В Венден поспели к вечеру. Пассек указал дом на Плеттенбергской улице, где царило шумное веселье. Моя полевая сумка не таила в себе ничего секретного, но в нагрудном кармане походного френча лежала диспозиция для моего полка с указанием сроков начала его развёртывания. Среди множества подписей под документом легко угадывалось факсимиле командующего Шестой армией генерала Фан дёр Флита, которое с лёгкостью базарного фокусника подделал сам Батюшин. Изнутри дома Керковиусов слышались вздохи граммофона, нетрезвые голоса банкомётов. Со стороны недалёкого фронта автомобили подкатывали офицеров, ещё грязных после окопов, но желавших в винном и картёжном обалдении забыться от военных невзгод. Шавров присел в уголочке, даже незаметный в тени громадного фикуса, а я проследил, как Пассек вернул долг хозяйке дома, и женщина, хорошо владевшая собой, ничем не выразила огорчения от того, что «птичка» так легко вырвалась из её «когтей».
Я был представлен даме, и тот же Пассек вполне к месту намекнул, что с прибытием моего полка возможны перемены в боевой обстановке у станции Икскуль. При этом я выразительно похлопал себя по нагрудному карману френча:
— Господин капитан Пассек прав — мой полк, составленный из резервистов столичного гарнизона, отступать не станет.
— Желаю успеха, — отозвалась мадам Керковиус.
По расширенным зрачкам красавицы я догадался, что она уже достаточно взбодрила себя хорошею дозой кокаина. Пассек, оглядевшись среди гостей, вслух заметил отсутствие её мужа, и женщина пояснила, что муж вернётся позже — заодно с генералом Черемисовым. Я постоял в сторонке, оценивая общую картину дешёвого и малоприглядного веселья. «Сухой закон» здесь был не в чести, толстая служанка Хильда обносила гостей винами и закусками.
Шавров совсем затерялся в листьях громадного фикуса, только огонёк его папиросы, вспыхивавший в потёмках, будто сигнал мне о его непрестанной бдительности. Я взял с подноса рюмку водки, искоса наблюдая за хозяйкой дома, сидящей на диване с видом прожжённой «львицы». Мне отчасти были знакомы шаблонные повадки немецких шпионок, подготовка которых к роли соблазнительниц была очень схожа с той «школой», что проходили высокооплачиваемые проститутки для фешенебельных борделей. За картёжным столом возникла ссора, я прикрикнул:
— Господа, ведите себя пристойно. Вы здесь не на конской ярмарке, а между нами находится обворожительная женщина…
На диске граммофона сменили пластинку, и комната наполнилась повизгиванием кафешантанной певички:
А я люблю военных!
Военных — дерзновенных…
Керковиус в томной позе перекинула ногу на ногу, покачивая носком туфли, — словно метроном, отбивающий ритм музыки:
— Вы смутили меня, господин полковник… так смотрите! Я пожалуюсь мужу. Он у меня страшный ревнивец…
Легко поднявшись с дивана, она провела меня в отдельную комнату, где возле буфета Хильда перетирала стаканы.
— У меня есть бутылка чудесного вина, — сказала Керковиус, присаживаясь подле меня за низенький столик. — Хильда, проверь двери, чтобы сюда не совались пьяные рожи…
Не знаю, какую роль сыграло оливковое масло, но удар алкоголя с дурманом был столь силён, словно меня по затылку огрели оглоблей. Я еле ворочал языком, решив отдаться во власть событий, и, как последний забулдыга, уронил голову на стол.
Впрочем, сознание не покинуло меня, я слышал:
— Хильда, загороди нас от окна…
Осмотр моей полевой сумки ничего ей не дал, зато из нагрудного кармана с нежным шелестом был извлечён секретный пакет, и Керковиус, уходя, строго наказала Хильде:
— Не отходи от окна, чтобы его не видели с улицы…
Мне оставалось ждать, когда она вернётся. Ожидание затянулось, я и пришёл к выводу, что копировальная фототехника у Керковиусов не самой лучшей берлинской марки. Наконец моя дульцинея вернулась и, вложив пакет с приказом в карман моего френча, была столь заботлива, что даже застегнула на мне пуговицу. Только теперь я оторвал голову от стола.
— Работа вполне профессиональная, — сказал я, — за которую вам, фрау Керковиус, наверное, хорошо платят…
Хильда с криком метнулась к дверям, но они уже были заперты снаружи. Я понял, что Шавров не сидел без дела, однако где же он сам? Молчание затянулось. Керковиус, чтобы выгадать время, нужное для обдумывания обстановки, медленно вытаскивала папиросу из моего раскрытого портсигара.
— Обычное дамское любопытство, — сказала она.
Но в этот момент из потаённой комнаты, где скрывалась подпольная фотолаборатория, вышел торжествующий юрист Шавров, на вытянутой руке он держал ещё мокрую фотокопию секретного приказа, изъятую им из раствора фиксажа.
— Подобное дамское любопытство, — возвестил он, — карается всего лишь восемью годами каторжных работ… Сущая ерунда!
У мадам Керковиус прорезался грубый голос:
— Этот бандитский налёт дорого вам обойдётся… я буду жаловаться Фан дёр Флиту и генералу Черемисову.
С улицы раздался гудок автомобиля, возле дома погасли фары штабной машины
