енералом на передовой, а его армия лишилась всякого руководства. Не будь Самсонова с войсками, и войска сражались бы героически сами по себе. Одна из немецких дивизий буквально растаяла, как масло на солнцепёке, выстелив поле сражения трупами, другая была растрёпана так, что откатилась на станцию — по вагонам… Самсонов, мучимый астмою, вёл себя храбрецом, но, кажется, и сам понимал, что трагедия его армии определилась.
— Это… конец! — вдруг сказал он Мартосу…
Вечером генерал Франсуа, третируя приказы Людендорфа, самовольно отбросил русские войска и занял Нейденбург.
— Капкан с юга защёлкнулся, — доложил он, — а Клюев с Мартосом уже отрезаны мною от выхода на границу…
Дабы усугубить положение русских, Франсуа развернул на марше дивизию на Ваплиц, чтобы она померилась силами с корпусом Клюева. Но вся дивизия Франсуа полегла замертво, оставив Клюеву 13 орудий и 2400 трупов. Советский историк А. К. Коленковский не скрывал своего восхищения: «Истомлённые, полуголодные русские стояли непоколебимо, они победоносно атаковали…» Гинденбург в это время дремал в деревушке Танненберг, а Людендорф психовал, ругая Франсуа, который вёл себя, словно киплинговская кошка, «которая гуляла сама по себе»:
— Вы здорово поможете русским, если и далее будете вытворять всё, что взбредёт в вашу дурацкую башку.
На эту отповедь по телефону Франсуа отвечал, что с детства рос непослушным ребёнком. Близился вечер, и Людендорф с Гинденбургом, сострадая один другому, признали, что окружение Второй армии Самсонова им не удалось:
— Нам хотя бы разделаться с его центром, где застряли эти два проклятых русских корпуса…
Это понимал и Самсонов; он смотрел на заходящее солнце, почти не мигая, и, ослеплённый, слушал доклад Мартоса:
— Офицеров выбили, солдаты наперечёт… Решайтесь, или завтра всем здесь и умирать, или… Клюев уже отходит.
— Мы тоже. — ответил Самсонов.
— Куда?
— Домой…
Где же Ренненкампф? Куда провалился?
Людендорф посылал в небо аэропланы разведки, мучимый тем же вопросом. Пилоты, вернувшись из полётов, отмечали в один голос «непостижимую неподвижность» Ренненкампфа, которого вдруг (!) потянуло к западу, но только не в сторону юга, чтобы выручать армию Самсонова. Людендорф даже повеселел:
— Выходит, этот забулдыга Макс был прав, когда говорил, что Ренненкампф не простит Самсонову оплеухи на вокзале в Мукдене.
Оплеуха пришлась кстати!..
Ночь отведена полководцам для подведения итогов минувшего дня. Гинденбург согласился с Людендорфом, что мясорубка весь день работала великолепно, не зная перебоев, но Вторая армия всё‑таки не попала в немецкий «мешок». В ночь с 15 на 16 августа в Кобленц поступил Доклад Гинденбурга, написанный под диктовку Людендорфа: «СРАЖЕНИЕ ВЫИГРАНО. Преследование будет продолжено. Окружение русских корпусов БОЛЬШЕ НЕ УДАСТСЯ».
Это было очень важное признание немцев…
* * *
16 (29) августа… Самые горестные страницы! Всё могло быть иначе. Под Варшавой как раз в эти дни бесцельно стояла мощная русская армия, нацеленная прямо на Берлин, которую можно было сразу развернуть в сторону Пруссии, но она не стронулась с места.
Жилинский, отослав накануне приказ об отходе Второй армии, на том и успокоился, даже не проверив, дошёл ли его приказ до генерала Самсонова. Слепо убеждённый, что армия Самсонова уже на марше в сторону границы, Жилинский сам ускорил развязку трагедии, телеграфируя Ренненкампфу, что Вторая армия Самсонова отошла, а потому отпала необходимость спешить для её прикрытия. По законам классической трагедии, когда уже ничего исправить нельзя, смерть главного героя становится обязательной…
Старинная немецкая пословица гласила: «Утренние часы с золотом во рту», и Людендорф с утра был на ногах, действуя с прежней оглядкой на север. Его страх можно понять.
— Заходя в тыл самсоновской армии, — говорил он, — мы невольно обнажаем тылы своей армии, подставляя их под удары армии Ренненкампфа… В такой ситуации совсем не надо быть Наполеоном, чтобы знать, как мы сегодня рискуем!
Но Ренненкампф, лучше Жилинского знавший обстановку на фронте, не пришёл на помощь соседу, уподобясь тому мужику, который, глядя на пожар в деревне, говорит, почёсываясь: «Моя хата с краю, я ничего не знаю…» В таких‑то вот условиях Людендорф стал охватывать в кольцо 13‑й и 15‑й корпуса — весь центр самсоновской армии. В этом ему повезло.
— Kriegsgluck (военное счастье)! — сказал он. — Теперь мне жаль Самсонова… противник, достойный уважения. Сразу доложите, если он окажется в числе наших пленных…
(В докладе правительственной комиссии, которая исследовала причины поражения Второй армии, было сказано, что в окружении русские солдаты «дрались героями, доблестно и стойко выдерживали огонь и натиск превосходящих сил противника и стали отходить лишь после полного истощения своих последних резервов… офицеры и нижние чины честно исполнили свой воинский долг до самого конца!») Александр Васильевич Самсонов, задыхаясь от приступов астмы, лично — с револьвером в руке — водил солдат в безумные атаки против немецких пулемётов.
— Зачем вам это? — не раз укорял его Постовский.
— Я должен умереть, — отвечал Самсонов.
— Подумайте о молодой жене. О своих детях!
— Жена найдёт себе другого, как поётся в песнях, а дети будут гордиться именем своего отца…
На перекрёстках лесных просек немцы установили пулемётные кордоны, по дорогам курсировали их блиндированные автомобили. Железнодорожные бронеплатформы посылали в стан окружённых крупнокалиберные «чемоданы». Прусская полиция и местные жители, взяв на доводки доберманов‑пинчеров, рыскали по лесам и болотам. Очевидец писал: «Добивание раненых, стрельба по нашим санитарам и полевым лазаретам стали обычным явлением». В загонах для скота держали толпы пленных, а раненым не меняли повязок. «Вообще, — вспоминал один солдат, — немцы с нами не церемонились, а старались избавиться сразу, добивая нашего брата прикладами». Один раненый офицер (позже бежавший из плена) писал: «Пруссаки обращались со мной столь бережно, что — не помню уж как — сломали мне здоровую ногу… они курили и рассуждали, что делать со мною. Один предлагал пристрелить „русскую собаку“, другой — растоптать каблуками мою физиономию, а третий настаивал, чтобы повесили…»
Людендорф иногда сам допрашивал пленных:
— Где ваш генерал Самсонов?
Ошеломлённые чистотой русского выговора, ему отвечали:
— Самсонов остался со своей армией.
— Но вашей армии более не существует.
— Как? Она ведь ещё сражается…
Берлинские газеты откровенно писали: «Вся эта попытка (прорыва из окружения) являлась чистым безумием и в то же время геройским подвигом… русский солдат выдерживает потери и дерётся даже тогда, когда смерть является для него неизбежной». Немцы методично прочёсывали темень кустов разрывными пулями, они пронизывали лесной мрак лучами прожекторов. Рядом с генералом Мартосом пулемётная очередь разрезала пополам генерала Мочуговского, начальника его штаба. Адъютант на призывы Мартоса не откликался (а вместе с ним пропали все документы и компас). Мартос остался с двумя казаками, лошадей они вели в поводу. Прожектор высветил их, послышалась немецкая речь. Мартос вскочил на коня, но конь был сразу убит. Мартос упал, застряв ногой в стремени…
Так он оказался в плену. С него сорвали именное «золотое оружие» и отвезли в штаб восьмой армии. Людендорфу) замечу я, не хватило воинского благородства, и он, как последний хам, стал издеваться над пленным Мартосом:
— Вы считали версты до Берлина, но теперь мы станем считать мили до вашего Петербурга… Глупо! Неужели ваши головотяпы способны побеждать нас, лучшую в мире армию?
— Позвольте! — возмутился Мартос. — Сначала в роли головотяпов были вы — немцы… Это я, а не вы, уставал пересчитывать трофейные пушки, это мы сбились со счёта, пересчитывая ваших пленных. Наконец, вы раздавили меня не превосходством в полевой тактике, а только количеством… Так?
Людендорф недовольно фыркнул и вышел. Гинденбург хуже Людендорфа владел русским языком, но был вежливее.
— Вы должны успокоиться и поспать, — сказал он Мартосу, пожимая ему руку. — А мы вернём вам «золотое оружие» как достойному противнику, которому сегодня не повезло…
Оружия, конечно, не вернули. И даже не покормили. Благороднее всех оказался Макс Гоффман, который достал из сумки свёрток с бутербродами и протянул его Мартосу:
— Поешьте… коллега. Забыл, как вас зовут?
— Николай Николаевич.
— Верно! Мы с вами уже встречались.
— Где? — удивился Мартос.
— Ещё на полях Маньчжурии… помните? Я был приставлен к армии Куропаткина в роли военного наблюдателя…
Мартос, вестимо, не знал, что сталось с корпусом Клюева, куда подевался Самсонов и его штаб. Комусинский и Грюнфлисский леса
