га; стало ясно, что их визит неспроста, сейчас, наверное, будет решаться моя судьба. Сначала меня спрашивали:
— Вы спокойны? Как спите? Нет ли сомнений в себе? Может, что‑то вас тревожит или угнетает предстоящее испытание? Вы скажите честно. Наш оркестр согласен переиграть эту музыку обратно, и никаких упрёков вам делать не станем.
Я ответил, что чувствую себя нормально, готов приступить к делу хоть сегодня, и пусть во мне никто не сомневается:
— Я всё‑таки офицер российского Генштаба, честь имею, и свой долг перед любимой отчизной исполню до конца.
— Нам это приятно слышать. По традиции, нигде не писанной, но святой, мы предоставляем вам право поставить перед нами какое‑либо условие. Может, у вас имеются неприятные долги, которые мы берёмся покрыть из казны. Может, вам просто желательно пожить в своё удовольствие перед разлукой с отечеством… Не стесняйтесь. Сейчас ваша жизнь уже поставлена «на бочку», и мы согласны исполнить любую вашу просьбу.
— Благодарю, — обозлился я. — Но вы ещё не расплатились со мной по тому векселю, какой я вам предъявил к оплате.
Речь шла о матери, и все это поняли, хотя было заметно, что моё требование не доставило им удовольствия. Гости деликатно, но довольно‑таки внятно намекнули, что теперь я способен к работе тайного агента, на что отозвался безо всякой любезности:
— У нас получается как в том анекдоте: «Играете ли вы на рояле?» — спросили даму. «Не знаю, — честно отвечала она, — я ведь ещё не пробовала…»
— Ничего. Попробуете, — было сказано мне в утешение.
— Итак, — напористо заговорил Сватов, — ваше проникновение в Германию мы решили проводить через Гамбург… Вас оставят в гамбургском квартале Сант‑Паули куда порядочный человек соваться никогда не станет. Вы будете без оружия, без денег и без документов, как матрос корабль которого ушёл в море без него. Таких бродяг в Гамбурге много, полиция к ним привыкла, и для вас это будет намного безопаснее…
Меня просили выбрать для работы условное имя.
— Зовите меня просто… Наполеон!
— Нет уж, — засмеялся Батюшин, — с таким именем в Европе лучше не показываться. А если… Цензор?
— Выходит, вы извещены, что так меня прозвали кадеты Неплюевского корпуса за моё пристрастие проверять их читательские интересы. Что ж, я согласен и на Цензора.
Не знаю, какая муха меня укусила, но с этого момента настроение вдруг испортилось, и я не счёл нужным даже скрывать этого. К обеду в числе многих блюд подали и заливного осетра, сервированного с большим вкусом, как в ресторане, в рот рыбине повар воткнул пучок зелёной петрушки.
— Наверное, — сказал я, — с таким же старанием и любовью вы сервируете и меня для последнего отпевания. Только не забудьте, пожалуйста, воткнуть мне в рот пучок петрушки.
За столом мои начальники переглянулись.
— Ещё не поздно спрыгнуть с поезда, пока он не набрал большей скорости, — осторожно заметил Сватов.
— Жалко, если пропадёт мой билет. Он ведь тоже чего‑то стоит. Поедем дальше, и… будь что будет!
Обед закончился в тягостном для всех молчании, после чего Батюшин попросил меня выйти с ним в сад.
— У вас неплохо развито нервное предчувствие, что в разведке всегда пригодится, — похвалил он меня. — В самом деле, мы ехали сюда с известием, которое для вас, господин штабс‑капитан, может оказаться весьма огорчительным.
— Что‑нибудь случилось с отцом? Он жив?
— За отца не волнуйтесь. Жив и здоров. Но вдруг обнаружилась ваша мать, и совсем не там, где мы надеялись искать её следы. Мы нашли её в Вене, но уже под другой фамилией.
— Говорите всё, как есть, — взмолился я.
— Ваша мать сейчас проживает в Вене, будучи женой вдового австрийского генерал‑интенданта Карла Супнека, и хорошо, что вас не успели послать в Австрию, ибо и причина, чисто семейная, могла бы затруднить вашу работу.
— Я ответил, что мне известен патриотизм матери, которая непомерно горда своим сербским происхождением:
— Мне трудно поверить, что она может состоять в браке с австрийским генералом, угнетателем её родины.
— Вы правы, — деликатно согласился Батюшин. — Но генерал Карл Супнек из онемеченных чехов, каких немало в армии Франца Иосифа, и он хороший муж для вашей матери. Они живут в достатке, у них собственный дом на углу Пратерштрассе — там, где поворот на Флорисдорф с его загородными дачами…
Я долго не мог прийти в себя от такого сообщения:
— Не ожидал! Сначала она изменила отцу, бросила меня, а теперь предала и заветы своих сербских предков…
— Не горячитесь. Как говорят сами же венцы, «нур нихт худелн» (только не торопиться)! В этом их мудрость смыкается с нашей, ветхозаветной: тише едешь — дальше будешь.
— Окажись я в Вене, могу ли я её повидать?
— Ни в коей мере! — отрезал Батюшин. — Ваша работа на пользу разведки Генштаба возможна лишь при том условии, если вы не пожелаете с нею встретиться. Вы можете явиться перед матерью только в единственном случае…
— Где же он, этот единственный случай?
— Когда вопрос станет о вашей жизни или смерти.
Батюшин подал мне руку. Я пожал её:
— Мой вексель оплачен вами. Отныне вы уже ничего не должны мне. Но зато очень много должен я сам.
— Кому?
— Своей матери — России… честь имею!
6. Встретимся в Германии
Надо отдать должное немцам: они умело обогащались за счёт приезжающих лечиться или бездельничать на их знаменитых курортах. Берлин сознательно заманивал русских в Германию, издавая на русском языке дешёвые, но прекрасные путеводители по курортам, перечисляя все выгоды для здоровья от посещения Кисингена, Эмса, Баден‑Бадена или расположенного в горах Берхтесгадена (где позже Чемберлен продал Гитлеру чехов и словаков, открывая ворота для продвижения вермахта на Восток).
Русский человек умеет беречь копеечку. Но ещё лучше умеет транжирить деньжата, если они у него стали «бешеными». Каждое лето огромные толпы россиян навещали «фатерланд», как свою вотчину, до осеннего листопада заполняя гостиницы Шварцвальда, курорты и лечебницы Баварии и Силезии; в Германии их многое восхищало — новинки электротерапии и успехи немецкой химии в фармацевтике, ровные клумбы за свежепокрашенными палисадами, чистота прогулочных тротуаров, отсутствие пьяных на улицах, старинная посуда с пейзажами и цитатами из Библии по краям тарелок, приветливость прохожих, которые не говорили тебе вслед:
— Не толкайся! Не то я так толкну, своих не узнаешь…
Русские видели только внешнюю сторону Германии, не стараясь проникнуть в нутро её, которое очень искусно было задрапировано от взора посторонних. Русских обывателей пленял даже аромат общественных мест, которые никак не сравнить с нашими нужниками на станциях и вокзалах.
— Куда нам до немцев! — говорили они. — Вы бы только посмотрели, как живут: у них даже писсуары и унитазы такой чистоты, что в них можно тесто месить…
Мне было мало дела до сверкающей эмали, что покрывала Германию снаружи, как благородная патина покрывает стареющую бронзу. Я готовился войти во владения кайзера не с парадного подъезда, где швейцар поразил бы меня золотыми «бранденбурами» своего мундира, а с чёрного хода Германии, где давно разлагаются отбросы немецкого общества, где укрывалось всё то, что показывать посторонним стыдно и не положено.
Хромой хозяин нашего замка предупредил меня:
— Вообще‑то без ножа в кармане или без кастета на пальцах в Сант‑Паули лучше не появляться. Зато в этом квартале Гамбурга нет даже политической слежки, ибо любая облава требует не десятков, даже не сотен, а сразу многие тысячи полицейских… Завтра у вас состоится свидание с дамой, владеющей особым гамбургским диалектом «платдейгом». Не мешает пополнить свой лексикон такими речками, от которых даже у меня волосы на голове встают дыбом!
* * *
Русская разведка Генштаба никогда не использовала в своих целях красоту женщин стиля «вамп», испепеляющих огненным взором каждого дурака в штанах. Напротив, любая разведчица обязана скрывать свои женские достоинства, должна уметь так стушеваться в толпе, чтобы её даже не заметили. Работавшая в австрийских Сосновицах жена нашего ротмистра Иванова выходила из любых рискованных переделок, но была скорее дурнушкой, на которую мужчины не обращали внимания. Малозаметная скромница Лидочка Кащенко проникла в самую гущу манёвров австро‑венгерской армии и доставила в бюро Батюшина фотоснимки новой германской гаубицы…
Дороги Мазовии уже развезло от предзимней слякоти, когда казённый автомобиль доставил меня в Варшаву — прямо на Гожую улицу, где я уже не стал удивляться, встретив симпатичную пани Цецилию Вылежинскую, памятную мне по сценам парфорсной охоты в
