Теперь Гинденбург, позёвывая в белую нитяную перчатку, стоял на том самом месте, где истлели в прах кости его предков. Гоффман оставил трубку полевого телефона:
— Усдау взят… русские отошли!
Гинденбург величаво кивнул, а Людендорф плотоядно потёр ладонь о ладонь — типичный жест гурмана, вдруг увидевшего стол, накрытый для объедения. Сейчас там, где были русские траншеи, земля вставала дыбом, развороченными пластами она заживо погребала убитых и раненых, даже без помощи оптики было видно, как между огненных гейзеров мечутся жалкие фигуры русских солдат, тут же разрываемых на куски новыми взрывами. В редких паузах между залпами орудий Франсуа ещё кричал, что он был прав, перенеся атаку на сегодня:
— Сегодня все и решится… даже без штыков!
Солнце стояло уже высоко, приближаясь к полуденному зениту, когда немцам стало ясно, что сражение выиграно:
— Господа, не пора ли нам вернуться в Лобау?
Походный штаб Гинденбурга был раскинут в Лобау, где рестораторы держали готовый стол для обеда. Рассаживаясь по автомобилям, довольные генералы обсуждали начало дня:
— Может, вчера Франсуа и был прав в своём неисправимом упрямстве. Русская оборона прорвана нами сегодня, словно жалкая промокательная бумага, и дорога на Нейденбург открыта…
Но обед был прерван сообщением с передовой:
— Корпус Франсуа бежит.
— Опять? — взревел Людендорф.
— Опять… на станции в Монтове его солдаты штурмуют вагоны поезда, чтобы удрать поскорее до Остероде.
Стекло монокля выпало из глазницы Людендорфа и качалось поверх мундира, как маятник, задевая орден «Пур ле Мерит». Мучительная тишина нависла над столом, как пороховой дым над развороченными траншеями русских. Людендорф спросил:
— Где вторая дивизия?
— Остановлена русскими возле Гросс‑Таурзее.
— А где бригада генерала Мюльмана?
— Задержана к востоку от Хенрихсдорфа…
«Притвиц, Притвиц… неужели Притвиц был прав?» Пожалуй, один только Гинденбург не терял хладнокровия, почти равнодушный, он продолжал насыщение желудка.
— С русскими всегда так, — ворчал он, тщательно пережёвывая пищу. — За один день с ними никогда не справиться. Они умеют наступать даже в том случае, если им оторвать ноги. Но мы, слава Всевышнему, уже вошли в Усдау, а потому…
— Усдау снова в русских руках, — сообщил Гоффман. — Сейчас на вокзале в Остероде стоит под разгрузкой свежая дивизия ландвера, прибывшая из Шлезвига. Но я не вижу возможности передвигать резервы, ибо все дороги забиты стадами скота и фургонами с барахлом. Жители деревень бегут в сторону станций, и солдатам ландвера предстоит бодаться рогами касок с рогами быков и баранов.
— Не до юмора! — резко заявил Людендорф, поднимаясь из‑за стола. — Но если мы сегодня останемся в дураках, истратив массу снарядов впустую, то генерал Самсонов будет глупее вас, не используя выгоды своего положения…
Самсонов не воспринял трагически удар немцев по его флангу возле Усдау, но и сам не заметил, что его медлительное тугодумие оказывает противнику «любезную услугу» (слова об услуге — из материалов рейхсархива). 13‑й и 15‑й корпуса Клюева и Мартоса почти не встречали сопротивления. Постовский тоже не сразу сообразил, что немцы, открыв семафоры перед войсками Клюева и Мартоса, группируют силы по русским флангам, готовя корпусам Клюева и Мартоса хороший «мешок». Таким образом, мнимое улучшение на фронте грозило армии Самсонова ухудшением обстановки. С востока и запада фланги Второй армии оказывались обнажёнными. Русских спасало лишь то, что немцы уже выдохлись, их пехота едва тащила ноги, давно некормленная, как были некормлены и сами русские…
— Резина, — сказал Самсонов, указывая на карту.
Да, фронт, словно резиновый, растягивался все шире, и на пространстве в 70 миль, не имея между собой связи, русские полки, бригады и дивизии перемещались не туда, куда следовало, а туда, куда их зачастую вела лишь интуиция офицеров. По этой причине русские, идя в атаку, кончали её всеобщим хохотом, увидев, что атакуют своих. А вступая в деревню, где должны быть «свои», они погибали под огнём блиндированных автомобилей. Немцы гнали колонны пленных русских, которые нарывались на русских же, угонявших в тыл колонны немецких военнопленных. В этом всеобщем хаосе, крутившем жизнями трети миллиона человек, не могли разобраться ни Самсонов с Пестовским, ни Гинденбург с Людендорфом.
Людендорф хотя бы чётко знал, чего ему бояться. Попирая своё самолюбие, он повторял доводы Макса Гоффмана:
— Если генерал Ренненкампф ещё не выжил из ума и развернёт свою армию к югу, чтобы поддержать Самсонова, тогда вся наша комбинация треснет, как паршивая бочка, а к древнему позору германцев при Грюнвальде добавится новый позор… скорее всего, вот тут! При Сольдау…
Самсонов часто спрашивал у Пестовского:
— А что Жилинский? Думают они там или нет?
— Боюсь, в Волковыске ничего не знают.
— А что Павел Карлыч? Он‑то, яти его так, знает?
— Знает, что между нами всего сто миль по прямой…
Только к ночи до командования Северо‑Западным фронтом дошло наконец, что там, в приграничных лесах и болотах Пруссии, завязывается узел, который пора распутывать. Жилинский диктовал Самсонову: «Отвести корпуса Второй армии на линию Ортельсбург — Млава, где и заняться устройством армии» (иначе говоря, привести её, сильно потрёпанную, в прежний божеский вид). Но этот приказ Жилинского до Самсонова не дошёл. Одновременно из Волковыска отбили по телеграфу приказ для Ренненкампфа, чтобы он продвинул к югу свои левые фланги, дабы прикрыть отход Самсонова за рубежи государственной границы.
Было уже темно, когда на лужайке возле Лобау, постреливая мотором, как пулемётом, сделал посадку разведочный «таубе», завонявший цветочную поляну бензиновым перегаром. Людендорф с тревогой выслушал доклад пилота:
— Страшная пылища на дорогах, но я всё‑таки разглядел отряд русской кавалерии из армии Ренненкампфа.
— Где вы его заметили?
— На бивуаке возле Растенбурга.
Людендорф вздохнул с явным облегчением.
— На бивуаке? Впрочем, Растенбург от нас далеко…
Растенбург ныне слишком памятен — «волчьим логовом» Гитлера!
* * *
15 (28) августа… Итак, приказа об отходе к рубежам Самсонов не получил, а Клюев и Мартос ещё пробивали дорогу вперёд своими корпусами. Пестовскому сам Бог велел указать Самсонову, чтобы отводил 13‑й и 15‑й корпуса обратно до Нейденбурга, но он этого не сделал. Бои становились ожесточённее. Убитых даже не пересчитывали, а раненых оставляли умирать на поле брани… Между тем в упорных схватках немцы умело расчистили себе путь для охвата «головы» геройски сражавшихся корпусов.
Было ещё раннее утро, когда Александр Васильевич стал жаловаться, что приближается приступ астмы:
— Душно… дышу, словно через тряпку. Плохо…
Он уложил в чемодан личные вещи, велел ординарцу отправить их жене, затем указал свернуть работу штаба и сразу разбирать радиостанцию Второй армии:
— Отправьте её в Остроленку, но прежде отстучите в Волковыск, что связи больше не будет. Я выезжаю на фронт, дабы разделить судьбу своих солдат… до конца! Душно…
На окраине Нейденбурга ему встретился майор Нокс, и Самсонов, уже сидя верхом на лошади, дружески сказал ему:
— Вам остался последний шанс. Удалитесь, пока есть время. Вы исполнили свой долг, теперь я прощаюсь с вами, чтобы исполнить свой… Военное счастье переменчиво!
Николай Николаевич Мартос руководил боем, уже не раз переходившим в рукопашные схватки, когда увидел Самсонова и весь его штаб верхом на лошадях — они спешили к нему. Подскакав ближе, Самсонов нагайкой указал вдаль:
— Что это за колонна… вон там? Немцы?
— Да. Пленные. Гоним в тыл, чтобы не мешали…
— Много набрали?
— Насчитали до тысячи, потом плюнули. Некогда…
Самсонов был отличным кавалеристом, но теперь, напуганная взрывами, лошадь под ним то давала «козла» то делала «свечку», вставая на дыбы, генерал с трудом удерживался в седле.
Он сказал Мартосу, что все надежды на его корпус:
— Вы один спасёте честь армии…
Мартос думал о другом — о спасении людей:
— Я ещё способен обрушить немцев, чтобы пробиться на север, выходя на соединение с войсками Ренненкампфа. В их разговор вмешался начштаба Постовский.
— Верю вам, — сказал он. — Вы обрушите. Вы спасётесь. Но с какой совестью вы оставите на разгром корпус Клюева?
— Ваша правда, — горестно отозвался Мартос…
Наверное, в поступке Самсонова было немало гусарской бравады. Но, оторванный от связи с войсками и без того разобщёнными, он остался лишь г
