улочкой. Помню, что обратный путь на трамвае поразил меня своей дороговизной. Я изнывал в сомнениях. Требовалось твёрдое решение, и это решение окончательно принял: вернуться!
Кассир вокзальной кассы, оказывается, запомнил меня.
— Так куда же вы теперь? — спросил он с ухмылкой.
— Билет первого класса до Санкт‑Петербурга.
— Через Киев или через Варшаву?
— Чем скорее, тем лучше.
— Тогда извольте ехать через Варшаву…
В любом случае я желал вернуться на родину, идя навстречу опасности. Варшавский поезд отходил поздно вечером, весь день я бесцельно блуждал по Вене, утешая себя словами: «Хорошо быть русским, да нелегко…»
К отходу поезда на перроне толпилась публика, слышалась русская и польская речь, среди провожающих я снова заметил человека с ушами‑калошами. Меня, не скрою, даже передёрнуло от брезгливого отвращения к его уродству.
— Вы, кажется, надзираете за мной? — спросил я.
— Не имею надобности, — ответил он. — Если бы я следил за вами, так вы бы никогда меня не заметили. Напротив, я желаю найти порядочного человека из русских, который бы проездом через Варшаву оказал мне крохотную услугу…
В печальных глазах его было что‑то жалкое, но в то же время и трогательное, как у бездомной, не раз битой собаки. Он показал мне конверт без марки, и я успел прочитать варшавский адрес: улица Гожая, 35, для пани Желтковской.
— Поезд стоит в Варшаве сорок минут, — сказал венец, — а улица Гожая неподалёку от вокзала. Не могли бы вы…
— А почему вы, сударь, не доверяете почте? В глазах неопрятного старика мелькнули слезы:
— Вена очень дорогой город, где бедняку прожить трудно. У меня нет денег даже на почтовую марку, и потому я не раз пользовался услугами русских пассажиров. Все они так добры…
В этот момент мне стало жаль этого человека. В самом деле, виноват ли он, если природа наградила его такими ушами?
— Хорошо, сударь, я ваше письмо доставлю…
Поезд в Варшаву пришёл рано утром. Я быстро отыскал Гожую улицу и нашёл дом № 35, нижний этаж которого украшали нарядные вывески — колбасной лавки и фотоателье. Но в подъезде этого дома меня неожиданно встретил вежливый господин.
— Пардон, — сказал он, приподняв над головой котелок. — Вы случайно не ищите ли квартиру пани Желтковской?
— Да. И буду вам благодарен, если…
Удар кулаком ниже пояса скрючил меня от боли. Сзади шею обвила чья‑то сильная рука, и мои ноги поволоклись по булыжникам, словно ватные фитюльки у дешёвой куклы. Я не успел опомниться, как очутился в коляске с задёрнутыми шторами на окнах, — кони понеслись. Вежливый господин извлёк из кармана моего пиджака два австрийских револьвера:
— Вот что у него… сволочь поганая! Чувствительный к грубости, я наивно спросил:
— Куда я попал? Вы — полиция, жандармы или воры?
— Бери выше — мы из контрразведки…
А я и не знал, что такая в России существует.
Постскриптум № 1
До января 1903 года Россия не имела контрразведки, зато, помимо уголовного сыска, она обладала политической полицией (охранкой), созданной для борьбы с революционерами. Охранка имела немало заслуг перед монархией, достаточно назвать Евно Азефа, внедрённого в партию эсеров, или Романа Малиновского, входившего в состав ЦК РСДРП.
Русский обыватель, не мудрствуя лукаво, почитывал на сон грядущий трёхкопеечные выпуски о подвигах Ната Пинкертона или Ника Картера, но, отложив книжку, он не догадывался, что подле него происходит таинственная борьба, перед которой меркнут самые дикие криминальные вымыслы. До того как в России была создана контрразведка, поимка иностранных шпионов была делом случая или частной инициативы бдительных граждан. Внутри государства постоянно оперировала громадная армия иностранных агентов, никем не выявленная и творившая свои чёрные дела как хотела — нагло и безбоязненно.
Здесь не место размусоливать эту тему. Скажем коротко. Сначала при военном министерстве образовался особый «Разведывательный отдел Генерального штаба», от которого отпочковалась молодая русская контрразведка, сразу же заявившая о себе смелой и напористой работой. Однако на первых порах контрразведка ещё не могла отказываться от услуг министерства внутренних дел, и потому иногда невозможно провести чёткие границы между самой контрразведкой Генштаба, политической охранкой и департаментом полиции…
Разведка — в точном её назначении — раньше велась военными атташе при столицах враждебных государств, и атташе работали на свой страх и риск, имея немало удач и досадных провалов. Казань была единственным городом в России, где позволялось жить офицерам генеральных штабов Германии и Австрии, куда они приезжали под видом изучающих русский язык. С ними поступали цинично и просто. Этих явных шпионов сознательно спаивали, после чего, опутав их долгами, перекупали на свою сторону.
Вена боялась Киевского военного округа, где разведкой против Австрии заправлял умный и энергичный капитан Михаил Сергеевич Галкин. Германия остерегалась Варшавы, где агентурным «бюро» руководил полковник Николай Степанович Батюшин, о котором ходили легенды. Однажды на манёврах присутствовал немецкий император Вильгельм II, сопровождаемый царём. Батюшин недолго думая забрался в карман германского кайзера, вытащил оттуда записную книжку, быстро перефотографировал её и снова вложил в карман кайзера. Ни сам «Вилли», ни сам «Ники», ни их многочисленная свита даже не заметили этого…
Именно в штабах Варшавы был разоблачён русский полковник по фамилии Гримм, за деньги продававший Вене и Берлину планы русской мобилизации. Как бы в отместку за это предательство Гримма полковник Батюшин перекупил «на корню» офицера‑шпиона Б. Ройя, который и сделался главным осведомителем русского Генштаба о вооружении германской армии. Кстати, портфель от Гримма попал в руки Рэдля, который переправил его в Петербург, а взамен подлинных планов русской мобилизации подложил планы фальшивые…
Но после переворота в конаке Белграда разведке России выпало немало новых хлопот: следовало оберечь сербов от возможной агрессии Австро‑Венгрии. По городам и весям Галиции, где стояли «под ружьём» австрийские гарнизоны, стали бродить с переносными станками точильщики, предлагавшие жителям точить затупившиеся ножницы, серпы и кухонные ножи. Венская контрразведка не сразу спохватилась, что в этих «мужиках», таскавших на своём горбу тяжёлые абразивные круги с ножным приводом, затаились русские офицеры‑разведчики…
Как и в каждой тайной борьбе, жертвы были с обеих сторон, были свои трагедии, были свои мученики. Шпионы, работавшие из‑за денег, перепродавались дёшево, становясь «двойниками» и даже «тройниками», зато в тюрьмах годами томились подлинные агенты разведки — офицеры русской армии, которые сознательно шли на любые муки ради своих патриотических убеждений, ради большой и неподкупной любви к родине.
На этом мы и закончим нашу первую главу.
Глава 2.
Разбег над пропастью
Пусть в его биографии, горькой и необычной, многое останется неизвестным, выдумывать я ничего не хочу и не буду…
Сергей Тхоржевский
Написано в 1936 году:
…портрет К. Е. Ворошилова на сцене подсвечивался специальным прожектором, а в его речи можно было выделить слова:
— Война теперь будет, товарищи, очень грозной, очень жестокой, с применением самых страшных, невиданных доселе нигде и никогда в мире средств.
Мне сразу вспомнилось, что ещё в 1871 году — сразу после Седана! — русский канцлер князь А. М. Горчаков публично заявил, что предел вооружения в войне французов с немцами был достигнут, а совершенствовать оружие далее — это преступление против человека. Наконец, на манёврах 1909 года, пресытившись зрелищем мощных гаубиц и грохотом пулемётов, даже Альфред Шлифен оторопел, заявив кайзеру: «Все мыслимое и немыслимое нами уже изобретено, и развивать военную технику далее — это абсурд; всевышний будет на стороне многочисленных стрелковых дивизий…» В самом деле, где же конец?
5 мая 1936 года моторизованные дивизии Муссолини вошли в Аддис‑Абебу. Странную позицию заняли европейские державы; в газетах Англии и Франции пишут о «неполноценности» абиссинского государства как бы заранее оправдывая правомочность Италии, более цивилизованной, убивать и грабить. Но судить о «неполноценности» могут только невежды в истории, из которой известно, что арапы‑эфиопы — наследники древнейшей цивилизации мира… Я прослушал по радио речь абиссинского негуса Хайле Селассие, который на пресс‑конференции в Лондоне рассказывал о том, как вполне цивилизованные чернорубашечники Муссолини душили его народ в облаках иприта:
— Мы бросали винтовки и закрывали глаза. Едва заметный дождик сыпал нашу армию. В сражении при Макале погибло столько людей, что меня не хватает мужества назвать их число. Мой народ умел голыми руками останавливать фашистские танки, но мы оказались бессильны в облаках отравляющего нас газа, котор