тступления:
— Пруссию придётся оставить… Конечно, жаль оставлять столько добра с молоком и маслом, но это необходимо. Вся восьмая армия займёт новые позиции на Висле.
— Но сейчас, — грубо вмешался Гоффман, — уже не мы, а войска Самсонова ближе к Висле. Что ответил вам Франсуа?
— Он сказал, что русские не преследуют его. Но Самсонов не снижает темпов на марше, и может случиться так, что его войска окажутся на Висле раньше нас… Сейчас, — заключил Притвиц, — попрошу всех удалиться из моего кабинета.
— И даже мне? — удивился Гоффман.
— Даже вам. Я буду звонить в Кобленц — прямо в ставку его величества, дабы сообщить Мольтке о своём решении, ибо вы сами видите, что Пруссия для рейха потеряна…
Макс Гоффман ответил ему на берлинском жаргоне:
— Валяйте, — и, щёлкнув каблуками, удалился…
Вскоре мы увидим, что останется от Притвица! Ничего не останется, кроме фамилии… Зато мы, читатель, ознакомимся с двумя воистину историческими персонами. Хочется думать, полковник Макс Гоффман нарочно не сказал Притвицу, чтобы тот не барабанил в Кобленц, чтобы не тревожил своего кайзера… «А пусть они все треснут!» — так, наверное, решил здравомыслящий Макс Гоффман, поглощая одну за другой жирные прусские сосиски.
…В лесах Пруссии следовало ожидать явления «богов»!
6. Явление богов
В «клубе господ» — среди господ — сидел господин… Дело было в Ганновере, а господина звали Пауль фон Гинденбург унд Бенкендорф; лакей подносил ему пиво в персональной кружке, по краям которой плясали весёлые чёртики с бесенятами. Гинденбург пребывал в заслуженной отставке, а потому, спрашивается, почему бы ему, чёрт побери, и не выпить? Если пьёт всякая нищая мелюзга, так генералу на пенсии сам великий Господь Бог велит наливать полнее…
Когда человеку 68 лет, торопиться некуда. Если же истории угодно, пусть она сама торопит его, а он лучше посидит дома, читая газету. Гинденбург не ведал своей судьбы. Сразу предупредим читателя: отставная шваль не представляла собою ничего замечательного, но в тех случаях, когда посредственность обретает значение великой личности, тогда любая тварь истории невольно делается превосходным явлением.
Итак, наш генерал пребывал в гордом унынии отставки, сохраняя невозмутимость камня, отодвинутого в сторону от большой дороги. Похвальное качество! Именно оно и решило судьбу Гинденбурга… Ставка кайзера находилась в Кобленце, и там, гордые успехами на западе, ещё мало думали о делах на востоке. Однако Мольтке предупреждал Вильгельма II, что никакие успехи на западе не будут чего‑либо стоить, если «русский медведь», выбравшись из берлоги, встанет на задние лапы. В Кобленце считали, что судьба Франции уже решена, а после взятия Парижа можно развернуть армию на восток; совершенство железных дорог Германии было неоспоримо, ибо их тянули не хапуги‑подрядчики (как в России), а над ними поработали умнейшие головы аналитиков‑генштабистов.
Истерический звонок генерала Притвица из прусского Мариенбурга даже не вывел, а просто вышиб Мольтке из равновесия. Притвиц докладывал, что 8‑я армия ещё способна, наверное, унести ноги за Вислу, но он, её командующий, уже не ручается, что 8‑я армия на Висле удержится. Мольтке, вконец ошарашенный, перебирал варианты спасения.
— Притвица убрать… за полный развал фронта! На его место сгодится любой бездельник из отставки, зато штабом должен руководить человек небывалой энергии…
— Там уже есть Макс Гоффман, — подсказали Мольтке, — руководящий оперативным отделом штаба.
— Гоффман в Мариенбурге и останется, — решил Мольтке. — Но Гоффман не годится, ибо способен только критиковать… Вы же сами знаете, какой у него отвратный характер!
Как раз в это время в Бельгии пал Льеж, взятый Эрихом Людендорфом, который теперь приступил к осаде крепости Намюра. Людендорф когда‑то был адъютантом Мольтке.
— Срочно отзовите Людендорфа из‑под стен Намюра. Людендорф прибыл в Кобленц моментально, ещё не остывший после горячки боя с бельгийцами.
— Вы, — сказал ему Мольтке, — не будете отвечать за то, что случилось в Восточной Пруссии, но вы будете ответственны за всё, что случится с Пруссией. Сейчас там требуется для работы в штабе человек с вашими нервами…
Понятно. Людендорф спросил:
— Если генерал Притвиц вылетит на свалку, то кто же будет командовать восьмой армией?
— Для этого нужен человек без нервов. Такого мы ищем, перебирая списки отставных генералов… Пока мы нашли только один застарелый пень, который ещё не догнил до конца. Зная ваш горячий характер, Эрих, я понимаю, что командующий армией не должен мешать вам… Во — Гинденбург!
Очевидец выбора Гинденбурга писал: «Единственной причиной его избрания было то обстоятельство, что при его флегматичности от него ожидалось абсолютное бездействие, дабы предоставить полную свободу Людендорфу». Пригодилась и такая подробность: Людендорф хорошо владел русским языком, а Гинденбург, уроженец прусского Позена, достаточно хорошо понимал русский язык. Вильгельм II, живший в Кобленце, сразу принял Людендорфа и оснастил его мундир орденом «Пур ле мерит», выразив уверенность в скорой победе.
— Я, — напомнил кайзеру Мольтке, — уже послал телеграмму Гинденбургу… может, вы его примете тоже? — А зачем мне этот старый болван? — отвечал кайзер…
Берлинским газетчикам не стоило труда живописать подвиги генерал‑майора Эриха Людендорфа, которому исполнилось сорок лет: вся жизнь впереди! Зато они здорово попотели, чтобы представить Гинденбурга в наилучшем свете. Сначала его просто не отыскали в списках генералов рейхсвера. Перерыли все что можно — никаких следов. Наконец случайно встретили его на букве «Б»: Гинденбург начинался с Бенкендорфа.
— А‑а‑а! — обрадовались газетчики. — Это же родственник графа Бенкендорфа, того самого, что был на святой Руси шефом корпуса жандармов и умер от нервного изнурения, истощив свои силы в борьбе с крамолой… Пишем!
Имя Гинденбурга стало приобретать особый блеск, доступный лицезрению немецкого читателя. Но тут случилась беда. Гинденбург за время отставки здорово растолстел от пива, штаны на нём никак не сходились. Жена Гертруда с двумя дочерьми (которым позже Гитлер столь нежно лобызал ручки) срочно кинулись вшивать в штаны генерала обширные клинья. В самый пикантный момент примерки расширенных штанов Гинденбурга обеспокоил почтальон с новой телеграммой от Мольтке.
— «Пур ле мерит»? — с надеждой спросила жена.
— Пока не награждают. Но Мольтке диктует мне сесть на ганноверский поезд, который отходит в четыре часа утра, а этот зазнайка Людендорф встретит меня в пути.
— Могли бы и уважить твои годы… орденом! — недовольно ворчала жена. — Смотри, тебя не приглашают даже в Кобленц, а сразу гонят на вокзал…
«Бракосочетание» Гинденбурга с Людендорфом, начальником его штаба, произошло именно на вокзале в Ганновере. Людендорф одним прыжком выскочил из салон‑вагона, прицепленного к мощному локомотиву, а навстречу ему, не ручаясь за сохранность штанов, двинулся сосредоточенный Гинденбург, и первые его слова были таковы:
— Что ты скажешь?..
Людендорфу было что сказать, ибо, выехав из Кобленца, он по документам изучил обстановку на фронте Восточной Пруссии, и потому Гинденбург, выслушав его доклад, сказал:
— Лучше и не придумать! Пошли спать…
Они уселись в салон‑вагоне экспресса, который сразу помчался в сторону Берлина, где их компанию хотела оживить прекрасная Маргарет — жена Людендорфа.
— Ей очень хочется поглядеть на мой новый орден, а потом мы выставим её на перрон, — обещал Людендорф. — Теперь же я позволю изложить наши ближайшие планы…
Он сообщил, что армия Ренненкампфа — по материалам ставки Кобленца — начала подозрительное отклонение в сторону Кенигсберга, уже далеко оторванная от Самсонова грядою Мазурских болот и озёр, а Самсонов по‑прежнему гонит свои войска на запад, словно желая отрезать 8‑й немецкой армии пути отступления.
— Я не вижу иного выхода, кроме одного: сначала обрушиться на армию Самсонова, выдвинутую вперёд, чтобы использовать его отдалённость от армии Ренненкампфа…
Гинденбургу хватило терпения лишь на 15 минут.
— Ты здорово соображаешь, — похвалил он докладчика. — Но пойми правильно и меня — я должен сначала выспаться…
Маргарет, подсевшая к ним в Берлине, сама пожелала покинуть их в Кюстрине, и с перрона помахала ему ручкой. Женщина не выдержала пытки скукою мужских разговоров. Позже, скандально разведясь с Людендорфом, она сообщила в своих мемуарах, что в такой компании тупиц и дураков, какими были Гинденбург с её мужем, ей бывать ещё никогда не приходилось. Так что она без сожаления рассталась с ними… Экспресс наращивал скорость, приближаясь к Мариенбургу, где располагалась ставка 8‑й армии.
— Проснитесь, генерал, — с трудом разбудил Людендорф своего командующего. — Нас, кажется, встречают… Среди встречающи
