Я позвонил, чтобы в кабинет принесли чай и печенье. После чего вручил Вербицкому бесплатную путёвку на две недели в санаторий имени Дзержинского — на берегу реки Луги:
— Красивые места! Для нас памятные тем, что мы ещё в пору академической младости проводили там триангуляцию на местности. Только чухонские комары донимали… Помнишь?
— Счастливые времена! — оживился Вербицкий, и лицо его даже порозовело. — В тамошних лесах тебе попалась странная колдовская усадьба, где ты танцевал с привидением.
— Да, эта история странная… Думаю, после отсидки в тюрьме и допросов тебе следует отдохнуть, — сказал я. — Через неделю я сам навещу тебя в санатории. Тогда и продолжим очень крупный разговор о моих услугах абверу…
Потом следователи спрашивали меня — почему Вербицкий так пылко обвинял меня в пьянстве, распутстве и прочих грехах.
— Неужели всё это можно приписать вам?
— Это правда, — не скрывал я. — Но об этом периоде жизни я расскажу как‑нибудь в другой раз.
* * *
…новости из Германии. Четыре миллиона мальчиков будут носить ножи, а подростки из организации «гитлер‑югенд» не расстаются с боевыми кинжалами. В классах немецких школ снимают распятья с приказом — повесить на их место портреты фюрера. Символ мученичества Христа можно понять, но почему лопоухий Фриц или Ганс должен постоянно созерцать перед собой хамскую рожу Гитлера? Вот ещё новость. Гитлер недавно перед дипломатами жаловался, что немцы задыхаются в тесноте:
— Скоро мы будем толпиться на территории Германии подобно пассажирам в переполненном автобусе. Теперь на одну квадратную мили в рейхе приходится уже триста сорок жителей.
— Если это так ужасно, — отвечали ему, — то почему же вы поощряете часто беременеющих женщин? Почему платите роженицам за его ребёнка и, наконец, не жалеете пособий за рождение четвёртого ребёнка в семье?
Гитлер не нашёлся с ответом, но эту беседу с дипломатами запретил публиковать в немецких газетах.
Сейчас у меня все по‑старому, ничего нового. Вербицкий через окно» пропущен за рубеж и, как мне стало известно, уже был принят в Миккеле, на личной даче Маннергейма, затем появился в Кенигсберге… Наверняка он доложил Целлариусу о моём желании «сотрудничать» с германской разведкой, которую я весьма охотно насыщал бы разной чепухой о вооружении РККА до тех пор, пока абвер не облопался бы ею, как удав.
Но пока немцы в Москве не ищут контактов со мною. Вчера в театре я сидел невдалеке от ложи, которую занимали члены германского посольства. Я дважды перехватил внимательный взгляд военного атташе. В антракте он, кажется, даже порывался подойти ко мне, но почему то не сделал этого..
Вывод один: следует ожидать возвращения Вербицкого!
1. Чужое письмо
Итак, я угодил в лапы русской контрразведки…
В большом кабинете меня ожидал немолодой армейский полковник (уже с брюшком), и он глядел на меня с презрением — как барышня на сороконожку. Перед ним выложили два револьвера, изъятые из моих карманов при аресте на Гожей улице Варшавы. Встав напротив окна, он проглядел их стволы на свет:
— Да‑с… где ты, гнида, успел их так закоптить? Эта «гнида» возмутила меня:
— Прошу обращаться ко мне с уважением. Я не только столбовой дворянин, но имею чин десятого класса.
— Так и что? Молиться нам на тебя? Лучше скажи сразу, за сколько продался сам и продал матушку‑Россию?
Я решил, что мой арест связан только с событиями в Белграде, но полковник о делах в конаке даже не заикался.
— Клянусь, я не знаю за собой никакой вины.
— Все так начинают свои молитвы… Но мы ущучили тебя ещё на вокзале Вены, где ты дважды любезничал с этим вислоухим обормотом… Вынь письмо! Положи его на стол.
Я выложил письмо без марки и свой паспорт.
— Парижанин? — усмехнулся полковник, глянув в него.
Тут появился тот самый вежливый господин, что принимал участие в моём аресте. Но теперь, переодетый в мундир штабс‑ротмистра, он источал нежный малиновый звон шпорами. Не обращая на меня внимания, он по‑домашнему присел на подоконник. В его руках оказалась вязальная спица, расплющенная на конце. Ротмистр просунул её в угол конверта, намотал письмо на спицу, аккуратной трубочкой извлекая его наружу. Бегло просмотрев текст послания, он сказал полковнику:
— Ну, я пойду… подзаймусь химией.
— Что там? Щавель или пирамидон?
— Да нет. Скорее, опять мазня для сведения бородавок. Он удалился, названивая шпорами. Полковник спросил:
— Когда тебя успели завербовать? — (Я пожал плечами.) — Ну, молчи. Надо же собраться с мыслями… А где ты так много палил из револьвера, кстати, австрийского производства?
Я сказал, что из Парижа завернул в Белград, чтобы развлечься, а в «Кичево» был лакей, хороший парень, состоящий в «Боб‑клубе», вот мы с ним и поехали к Шести Тополям на Саве, где спортивный тир, там и палили себе на здоровье.
Моя информация вызвала злорадный смех:
— Неужели мы поверим, что, приехав в Белград, ты с первым же лакеем кинулся «со всех ног в тир, чтобы стрелять из двух револьверов по мишеням? Наконец, чтобы развлечься, из Белграда ездят в Париж, а ты из Парижа поехал в Белград… Скажи проще: Париж — для отвода глаз, а на вокзале в Вене тебя ожидала встреча с майором Цобелем.
— Я не видел никакого майора!
— Зато тебя с ним видели… Ладно. Посиди.
Не хотелось верить, что вместе с чужим письмом я положил за пазуху ядовитую гадину, которая меня же столь сильно ужалит. Я был отведён в подвальную комнату без окон, поразившую меня отсутствием клопов, столь необходимых для тюремной обстановки. Через день меня снова отконвоировали по лестнице в кабинет, где — помимо полковника с ротмистром — присутствовал и не известный мне человек в штатском.
На этот раз полковник разговаривал вежливо:
— Мы допускаем, что нечаянно, но всё же вы сыграв весьма некрасивую роль. Этот венец с большими ушами — майор Ганс Цобель из «Хаупт‑Кундшафт‑Стелле»… Догадываюсь, что ранее вы никогда даже не слышали о такой богадельне?
— Нет.
— Так называется австрийская разведка. И не вы первый попались на эту удочку. К сожалению, наши головотяпы, бывающие в Вене, оказывают услуги Цобелю, с самым невинным видом переправляя письма для тайной агентуры, враждебной России. Надеюсь, вы не очень сердитесь за наше грубое обращение?
Господин в штатском представился:
— Подполковник Лепехин из Киевского управления… Именно ради вас я приехал сегодня утром в Варшаву, ибо ваше дело не так‑то просто, как это кажется. — Он показал мне письмо, уже проявленное в лаборатории: между зеленоватых строчек самого невинного содержания о погоде в Вене и ценах на продукты явно проступали рыжие буквы тайного шифра. — Писано симпатическими чернилами марки «F», которые в аптеках выдаются за средство для выведения бородавок. Мы расшифровали, что в тексте изложен запрос о передислокации наших артиллерийских парков из Гомеля в Полтаву… Теперь вы поняли, молодой человек, сколько хлопот вы доставили нам и себе этим письмом?
В кабинет принесли ужин с вином и свежей клубникой. Меня пригласили к столу. Лепехин сказал, что, пока я был под арестом, департамент полиции «просветил» меня со всех сторон:
— О вас ещё со скамьи «Правоведения» сложилось мнение как о будущем светиле российского правосудия. Но у меня к вам вопрос — имя Фитци Крамер ничего не говорит вашему сердцу?
— Поверьте, впервые слышу.
Мне объяснили, что пани Желтковская, владелица фотографии на Гожей улице, служит лишь «почтовым ящиком». А письмо предназначено для госпожи Крамер, кафешантанной певички из Будапешта, которая часто ангажируется в Киеве на летние сезоны. Но это письмо тоже не для неё: она передаст его венским шпионам, давно орудующим в Киевском военном округе. В этом случае я мог бы помочь контрразведке их выявить…
Склонность к приключениям, наверное, заложена в моём характере. «Хаупт‑Кундшафт‑Стелле» — и я! Кто кого?
— Но чем же, господа, я могу быть полезен?
— Вот об этом сейчас и подумаем, — начал Лепехин. — Письму из Вены мы вернём прежний божеский вид, с ним поедете в Киев, где должны повидаться с певичкой. При свидании с Фитци назовитесь курьером от Цобеля. Эта курва, конечно, сделает большие глаза, ибо ждёт письмо из «почтового ящика». Но вы скажите, что на Гожей заметили «хвост», а письмо следует передать срочно, этим и объясняется ваше появление в Киеве.
Нашу милую беседу прервал ротмистр:
— У венского курьера Фитци сразу запросит денег.
— В этом случае, — продолжал Лепехин, — вы предложите ей свидание где‑либо в публичном месте, обещая вручить письмо и деньги. Наверняка её где‑то побли
