о не могли упрятать немецкие лжестратеги.
Обмануть российский Генштаб не удалось! Нашлись на берегах Невы умники, которые, едва глянув на «Меморандум», сразу же заявили:
— Документ поддельный! Спрашивается, к чему этот преднамеренный пафос, словно желающий излишне убедить нас в достоверности? Тут нашему брату предстоит немало потрудиться, чтобы из груды вранья извлечь толику истины…
Офицерами Генштаба была проделана колоссальная работа, схожая со скрупулёзной работой реставраторов негодных картин: аккуратно снимая верхний слой красок, намазанных бездарными подмастерьями, русские специалисты восстанавливали первоначальную «живопись» самого мастера Шлифена.
Теперь позволительно думать: даже не имея на руках подлинного «плана Шлифена», русский Генштаб отлично знал его содержание, он уже предчувствовал ударную силу внезапных «блицкригов» в будущем.
От кайзера — до Гитлера!
Конечно, к 1941 году многое в планах Германии изменилось, но осталось главное — вероломство нападения, его потрясающая внезапность, и в горькое лето начала Великой Отечественной войны мы, глотая пыль на дорогах нашего отступления, даже не поминали Шлифена, зато мы хорошо помнили, чем закончил Наполеон. Беспощадной историей для него был уготован далёкий остров Святой Елены, а для фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, продолжателя дела Шлифена, была заранее крепко скручена петля в Нюрнберге…
Часть вторая.
Живу, чтобы служить
Глава 1.
Ивиковы журавли
И с ужасом
Я понял, что я никем не видим,
Что нужно сеять очи…
Вёл. Хлебников
Написано в 1939 году:
…литература не живёт одной книжкою, а целыми библиотеками; искусство выражается в собраниях музеев, но только не одной картиной, а жизнь человека сама по себе, хочет он того или не хочет, растворяется в эпохе, словно кристалл соли в разъедающем его растворе. Волею судьбы я ощущаю себя подобным кристаллом, полностью растворённым в политике, в страстях и войнах своего времени, безжалостного ко мне — как к личности!
Прага. Страшные подробности. Люди на улицах плакали, проклиная Даладье и Чемберлена, которые запродали их Гитлеру, словно курей на базаре. Но, как это и случалось не раз под солнцем, буржуазия не исходила слезами. Мне рассказывали, что некий славянский «патриот» раскрыл перед нашим атташе свой толстый бумажник, словно распахнул Библию.
— Смотрите! — сказал он. — Если пришёл Гитлер, он все моё оставит при мне, а если в Праге появится ваш усатый маршал Будённый, я останусь при своих кальсонах…
Сейчас нашим командирам вменяют в обязанность читать роман Ника Шпанова «Первый удар». Появившийся в январском журнале «Знамя», этот роман теперь издастся массовыми тиражами, включая и «Роман‑газету». По‑моему, нет более вредной книги, расслабляющей нашу армию, и без того ослабленную арестами высшего командного состава. Судите сами! Не прошло и считанных дней, как Германия — по воле автора — повержена в прах. Наши самолёты сверхточно кладут бомбы на цеха заводов Круппа, а немецкие рабочие, сжимая кулаки в призыве «рот‑фронта», радуются нашим бомбам и при этом грохоте рушащихся цехов — спокойно распевают «Интернационал»…
Зачем нам суют подобную белиберду, если дурак понимает, что нашим самолётам АДД даже не хватит горючего, чтобы с полным бомбовым грузом добраться до заводов в Эссене!
Мне трудно живётся, слишком часто заполняю всяческие анкеты. Обычно в них ставятся вопросы, на которые любой человек, будь то маршал или дворник, почти механически выводит спасительные слова: «не был… не состоял… не участвовал…» Мне это даётся с трудом, но я остаюсь честным, явно портя свою карьеру откровенными признаниями: был, состоял, участвовал…
Вокруг меня образуется мертвящая пустота, ибо в Академии, как и в Генштабе, я наблюдаю внезапное отсутствие своих знакомцев. На мои наивные вопросы, куда они делись, новые люди, занявшие их кабинеты, уклончиво отвечают:
— Кажется, срочно отбыли… на курорт!
Конечно, колымские трущобы или воркутинские тундры — прекрасные места для поправки здоровья. В эти дни лучший друг не пустил меня к себе, и он был так жалок в своём страхе, когда что‑то мямлил в своё оправдание.
— Прости, — сказал он мне, — но ты же сам знаешь, какие сейчас времена. У меня жена, двое детей, а ты… ты был царским генералом, и мало ли что могут подумать обо мне люди! О тебе и так много ходит слухов и сплетен…
Мне пришлось уйти, и я всю дорогу до дому утешал себя тем, что вспоминал строчки Паоло Яшвили:
Не бойся сплетен. Хуже тишина,
Когда, украдкой пробираясь с улиц,
Она страшит — как близкая война,
Как близость для меня суждённой пули..
В стране нездоровая, удушливая атмосфера, все звенья управления расшатаны, а мораль народа в таком гибельном кризисе, какого ещё не бывало. Все это после того, как Хозяин вырубил в нашем лесу самые ценные породы деревьев, оставив на вырост голые сучья, и на опустевшие места насаждают пустоголовую репу, вроде Г. И. К[улика], который ведает вопросами вооружения, разбираясь в этих делах, как свинья в парфюмерной лавке. Такой обстановки я ещё не испытывал. Все это результат выискивания «вредителей» и «врагов народа», которые с угодливо‑подозрительной торопливостью признают себя агентами разведок самых экзотических государств, согласные «вредить» нам от имени Патагонии или островов Фиджи, лишь бы их поскорее прикончили в застенках. Зато как гордо и нерушимо выглядел Вышинский, когда его награждали орденом Ленина за «укрепление социалистической законности».
Меня удручает и другое. В обстановке поголовной шпиономании легко уживаются карьеристы, горлопаны и доносчики, наконец, настоящие враги народа (уже без кавычек) размножаются в этой питательной среде подобно микробам, и я даже не удивился, узнав недавно, что в Берлин поступает огромный поток секретной информации о наших делах, мало радующих честных патриотов Отечества… Я способен только страдать за поругание наших святынь, но возмущение народа проявится, наверное, гораздо позже, когда будут открыто называть имена главных виновников этих кровавых преступлений.
Я беспартийный, потому на все намёки, слышимые за моей спиной, отзываюсь смыканием уст. Хотя подлость и зависть тем и опасны для честных людей, что они не в меру горласты. Мне ещё не забылись слова, сказанные немцами в вагоне поезда, идущего в Вену; «Если хотят избавиться от собаки, то всегда говорят, что у неё была чесотка…»
Недавно в Столешниковом переулке я случайно встретил генерала В. Г. Фёдорова, с которым мы были почти одногодки.
— Чем занимаетесь? — спросил я.
— Разгадками тайн былого: кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла.
— Позвольте, — удивился я, — как же обстоит дело с автоматическим оружием, дабы заменить винтовку Мосина?
Владимир Григорьевич тяжко вздохнул:
— Боюсь, что и эту войну с Германией мы встретим опять‑таки с винтовкой, как при царе в четырнадцатом, да и хватит ли нам ещё винтовок на всю армию.
— У вас неприятности? — точно определил я.
— Увы, — отвечал он. — Вы же знаете Кулика, главного вещателя истин в нашем болоте. Кулик, по сути дела, безграмотный невежда, уповающий на шашку и винтовку, а посему он лично тормозит вооружение армии автоматами. По мнению Кулика и его подпевал, автоматы — это оружие для полиции, чтобы подавлять забастовки на Западе, но никак не для войны… Мало того, противотанковые ружья снимаются с вооружения как дорогостоящие игрушки. Наконец, наш Хозяин согласился с Куликом, что пушки калибром семьдесят шесть, лучшие пушки в мире, выгоднее заменить громоздилами времён первой мировой войны, но большего калибра… Поверьте, — заключил Фёдоров, — в таких условиях легче отыскать истоки древней реки Каялы, нежели обнаружить смысл в мозгах наших головотяпов…
В конце беседы Владимир Григорьевич спросил:
— Чехословакия уже несёт крест свой, а кто же дальше?
— Наверное, Польша, — ответил я.
Вскоре в Генштабе стало известно, что польский посол Гржибовский сделал опрометчивое заявление: «Польша не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР…» Как раз в эти дни я имел случайную встречу в театре с паном Масальским, корреспондентом варшавских газет в Москве. С некоторой гримасой своего превосходства он сказал мне:
— Напрасно у вас хлопочут, чтобы Польша заключила договор с вами, и обещаете нам военную помощь. Вы сейчас гораздо слабее, ежели были при царе в четырнадцатом… Я решил не щадить своего собеседника:
— А вы рассчитываете выстоять? Но Познанское воеводство не есть «линии Мажино», чтобы сдержать напор вермахта.
— Зато у нас есть верные друзья… в Лондоне и в Париже, которые в два счёта разделаются с Гитлером, если он посмеет нас тронуть. Впрочем, — почти весело заключил Масальский, — Берлин нас только пугает, но Гитлер никогда н
