вот однажды (как в хорошем романс) с лестницы раздался протяжный звонок, и он показался мне неожиданно роковым, ибо время было уже позднее. Жена вернулась из прихожей, сообщив, что со мною желает видеться какая‑то женщина, назвавшаяся Анной Фрицевной.
— Говорит — по делу. Ты ей нужен.
— Да не знаю я никакой Анны, тем более — Фрицевны.
— Но она утверждает, что ты ей достаточно известен. Мало того, ей желательно вручить тебе какой‑то подарок…
В моём кабинете появилась незнакомая пожилая дама, ещё по‑девичьи стройная, и, словно не замечая меня, сначала долгим взором обвела длинные стеллажи моей библиотеки.
— Садитесь, пожалуйста, — предложил я.
— Благодарю. Вы меня, кажется, не узнали.
— Признаться, нет… не узнал!
Но, вглядевшись в её лицо, я вдруг вспомнил эту женщину, когда она была гораздо моложе. Правда, теперь она вместо муфты имела при себе обычную дамскую сумочку. По запискам своего героя я догадался, что судьба сама послала мне его приёмную дочь, и тут многое прояснилось.
— Значит, это были вы… именно вы!
— Я. И опять я. Снова я.
— А сейчас проживаете в Германии… так?
— Так. Уже много лет я читаю лекции по истории русской литературы. Нередко навещаю свою родину, вот и сейчас приехала повидать сестру Грету, живущую в Казахстане, где осело немало немцев из бывшей республики Немцев Поволжья. По дороге домой я решила напомнить вам о себе.
— Очевидно, для этого у вас есть какие‑то причины?
— Причины имеются… Я прочла первую часть записок моего отчима, которые вы опубликовали под видом романа.
— Насколько я понял, эти записки и достались вам по наследству от отчима, имени которого мы не упоминаем.
— И вы, — ответила она, — хорошо поступили, что не стали придумывать ему фамилию, ибо это не столь важно, а важны лишь те события, в которых он участвовал.
— А если я вас немножко пошантажирую? — спросил я.
— Попробуйте, — согласилась гостья.
На клочке бумаги я чётко вывел фамилию героя и придвинул к Анне Фрицевне, чтобы она прочитала.
— Всё верно, — не удивилась она. — Но я уже заметила на полках вашей библиотеки и «Бархатную Книгу», из которой вы сделали правильный вывод… Впрочем, это просто случайность, что я и моя сестра Грета не стали носить именно эту русскую фамилию, ибо отчим хотел нас даже удочерить.
— Наверное, перед самым отлётом в Бари?
— Да, в России удобнее жить под русской фамилией, и он сам отлично понимал это… Я кивнул, охотно соглашаясь с нею:
— Мне известно, каково пришлось страдать немцам, когда они покидали своё Поволжье. Но вряд ли, — сказал я, — вы можете быть абсолютно уверены в своём немецком происхождении. При императрице Екатерине близ Саратова рассеяли чехов, голландцев, швейцарцев, наконец, и малую толику немцев, а уж потом — при общей нашей безграмотности — всех потомков степных колонистов стали называть одинаково «немцами».
Анна Фрицевна невесело посмеялась:
— Вы правы. Вопрос запутанный. Но в сорок первом не разбирались, откуда вышли на Русь наши пращуры, чтобы осваивать приволжские пустоши, где тогда скакали неисчислимые стада диких кобылиц и тарпанов. Выслали всех подряд, а мы тогда с мамой и сестрёнкой натерпелись всякого горя…
Жена сама догадалась, что моя беседа с Анной Фрицевной будет долгой и, наверное, для меня даже необходимой, ибо на столе появился чай. Но Анна Фрицевна вдруг стала озабоченно посматривать на часы:
— Спасибо, но мне засиживаться у вас нельзя. Сегодня же ночным самолётом я должна вернуться в Берлин, а потому извините, если сразу перейду к делу, ради которого явилась…
Она потянулась к сумочке, на которую я давно уже посматривал с крайним любопытством, словно из неё — как когда‑то из муфты? — вдруг явится нечто такое, что сразу разрешит все мои сомнения. Первая мысль была слишком наивна: мне казалось, Анна Фрицевна подарит фотографию героя, о котором известно лишь то, что он имел профиль Наполеона… Я даже сказал:
— Знали бы вы, как трудно писать о человеке, никогда не видя его лица. Я представляю его себе, но я не вижу его.
Анна Фрицевна поглядела на меня почти с испугом:
— Его лица вы никогда и не увидите. Я привезла вам совсем другое… такое, что вряд ли доставит вам удовольствие.
Да, в этот вечер всё смешалось,
И этот сплав неразделим,
И то, что истиной казалось,
И то, что вымыслом моим…
Но, помимо этих стихов из «Югославской тетради» Николая Тихонова, следовало помнить и другое…
1944 год стал годом наших побед, но в этом году положение НОАЮ маршала Тито сделалось трагическим. Партизаны отступали, их армия, расчленённая на части, всюду сражалась в окружении врагов, НОАЮ выдерживала последний — седьмой! — натиск гитлеровцев, которые откатывались из Греции, партизаны отбивались от озверелых банд усташей‑четников. На едва приметный свет партизанских костров летели по ночам самолёты — наши и американские, взлетавшие с итальянских аэродромов. Образовался воздушный «мост», пронизанный струями огня зениток и острыми, почти режущими глаза лучами прожекторов противника.
Странно вспоминать то время, когда в диких балканских ущельях гневно звучал славянский гимн «Гей, славяне!», и ведь даже умирающие, уходя из жизни, шёпотом допевали «Мы стоiмо постоiанно као клисурине» (Мы стоим неколебимо, как утёсы)…
Москва слала братьям‑славянам военные грузы, медикаменты и одежду, в горах Черногории и Македонии работали наши врачи и офицеры связи; перегруженные самолёты садились на гибельных «пятачках» — между горных ущелий, заканчивая разбег над обрывами в пропасти, они торопились вывалить груз и вывезти раненых из кольца окружения. Пилотам в их кабинах уже виделись слепящие фары немецких танков; наши асы взлетали при погашенных фарах, доверяясь лишь своему опыту да вздрагивающим, словно от ужаса, стрелкам приборов. Партизаны встречали русских возгласами «Живео руски войници!», а провожали словами «Живео Црвена Армия!». Одна сербская старуха босиком по снегу пришла издалека, чтобы перед смертью повидать русских. Увидев же их, она пала ниц, как перед святою божницей, и длинными седыми волосами, сама рыдающая, желала обтереть от пыли сапоги наших воинов… Я не выдумываю — так было.
* * *
Щёлкнули замки дамской сумочки. Я терпеливо выжидал, и Анна Фрицевна выложила передо мною большую фотографию.
— Что это? — поразился я, разглядывая мрачный, почти зловещий пейзаж лесистого ущелья, через которое был перекинут акведук, а среди камней бродили людские тени.
— Купрешково Поле… так называется проклятое место в окрестностях Дрвара. Вы слышали о трагедии этого города?
— Да. Прямо на крыши и сады Дрвара немцы сбросили десант парашютистов СС, чтобы схватить маршала Тито и весь его штаб. Именно тогда наши лётчики срочно прилетели из Бари, маршал с его штабом был вывезен на островок Вис, после чего и состоялся его визит в Москву.
— Это все в самых общих чертах, — сказала Анна Фрицевна. — Но подробности дрварских боев гораздо ужаснее, нежели вы о них начитаны… Я оставлю вам эту страшную фотографию.
— Откуда она у вас?
— Её прислали мне из Югославии местные ветераны. В этой мрачной котловине — уже после войны! — похоронены многие из партизан, прикрывавших отход армии. Нет, это не могила вашего героя! Это лишь панорама братской могилы на том поле битвы, где нашёл свой конец и ваш безымянный герой.
Фотография наводила страх, какого я давно не испытывал.
Мы долго молчали, и наше молчание понятно.
— Подробности сохранились? — наконец спросил я.
— Они таковы, что знать их тяжело. Но вам, как писателю, знать их обязательно надо…
Как и следовало ожидать, мой герой остался среди окружённых партизан, а самолёт, прилетевший из Бари, чтобы забрать раненых, мог принять не более 21 человека.
— Я догадываюсь, что двадцать второму, именно герою моей книги не хватило места в фюзеляже этого последнего «Дугласа». Наверное, потому он и остался здесь… именно на этом Поле!
— Вы ошиблись, — поправила меня женщина. — Транспортный «Дуглас» имел гарантию фирмы на двадцать одного пассажира, но забрал… не поверите! Он забрал даже ТРИДЦАТЬ ВТОРОГО, перегруженный до такой степени, что люди в его фюзеляже лежали друг на друге. Но в нём не хватило места для тридцать третьего. Вы меня поняли?
— Не совсем. Объясните, пожалуйста…
Бой тогда шёл почти рядом с самолётом, лётчик даже не выключал моторов, и самолёт прокручивал лопасти пропеллеров, чтобы сразу оторваться от земли. Посадка проходила под жестоким обстрелом. Кажется, наш пилот презрел все га
