ю: я разоблачён!
— Не помню, — сказал я, освобождая руку от вилки. Берцио понял мой жест на свой лад.
— Не надо глупостей, — услышал я от него. — Ваше дело проиграно, и мы встретились за ужином не для того, чтобы тут валялись наши трупы. И ваш, кстати, тоже… Будем умнее!
— Хорошо, — согласился я, — будем умнее. Чувствую, что разговор предстоит серьёзный. С чего мы его начнём?
— Для начала, — ответил Берцио, — положите на тарелку свой браунинг, который, если я не ошибся, находится в вашем левом внутреннем кармане пиджака.
Должен признать, что в этот момент Берцио даже понравился мне — как профессионал, и я оценил его самообладание.
— Пожалуйста, — сказал я, выкладывая перед ним браунинг, но положил его между тарелок.
Берцио аккуратно проверил отжатие его предохранителя и деловито спрятал оружие в наружный карман своего мундира.
— Итак, — сказал он, — мне выпала высокая честь объявить вам, что с этой минуты можете считать себя арестованным…
6. Ich lebe noch (Я ещё жив)
— Давайте ещё немножко посидим, — сказал я. — Вы‑то уже бывали в подобной ситуации, а мне трудно смириться с тем, что я попался в ваши руки… именно в ваши, майор!
— Я уже полковник, — рассмеялся Берцио.
— С чем от души вас и поздравляю…
Берцио смотрел на меня почти с нежной жалостью.
— Увы, — сказал он, вроде сочувствуя мне, — мир так подло устроен, что за всё надо платить. Даже за свои ошибки. Я ведь расплатился за свой промах в Граево, а теперь настала ваша очередь.
— Ваша правда, — согласился я. — За всё приходится платить, а бесплатный сыр бывает только в мышеловках…
Тут мне вспомнились прежние уроки Хромого, и в этот же момент пустая тарелка в моих руках превратилась в смертельное оружие. Берцио лежал на полу. Из наружного кармана его мундира я извлёк свой браунинг, а из внутреннего — его револьвер. Конечно, в иных условиях можно было бы и переодеться в его форму, но сейчас было некогда. Минуя туалетную комнату, я спустился во двор. На улице нанял пролётку, велев кучеру:
— На товарную станцию… можешь не спешить.
Просто мне было необходимо время, чтобы обдумать своё дальнейшее поведение. Товарная станция пришла мне в голову случайно, но явилась хорошей выдумкой. Наверное, меня станут ловить на вокзале или в порту, но вряд ли полиция догадается искать меня среди товарных составов. На окраине города я расплатился с извозчиком. Конечно, как и водится, забор, ограждающий станцию, был Украшен немецким «запрещено», но я, как истинно русский и православный, ногой выбил одну из досок и протиснулся на зашлакованную территорию станции.
Мне повезло! На запасных путях, в неразберихе множества гружёных платформ и остывших локомотивов, я нашёл то, что мне надо. Это был пятиосный «компаунд» заводов Борзига, с управлением которого я был знаком ещё смолоду, когда служил в Граево. Паровоз сердито попыхивал, уже готовый тащить «порожняк» в сторону польского Щецина. Я заглянул в будку — там никого не было, очевидно, машинист и его свита отлучились перед отправлением. Я понимал, что далеко от Кенигсберга мне уехать не дадут…
«Хоть бы выбраться за Прейсиш‑Эйлау», — думал я.
Это была первая крупная станция на моём пути, место, известное в истории, где в 1807 году Наполеон сражался с нашими войсками, отрезая им пути отступления на родину, и в этом я вдруг уловил некий символический смысл для самого себя. Оглядевшись по сторонам, я разомкнул крюк сцепления паровоза от состава. Одним прыжком заскочил в будку. Семафор был ещё перекрыт, но меня это не касалось. Одно движение кулисы — и мой «компаунд» взял разбег. На русских дорогах машинисты обычно держали давление пара на отметке в 12 атмосфер, а за границей держали выше, и я разогнал «компаунд» сразу на 15 атмосфер.
Пришлось скинуть пиджак и поработать лопатой, беря уголь из тендера. Помню, я был озабочен одним: «Только бы проскочить Прейсиш‑Эйлау…»
Конечно, на товарной станции уже спохватились пропажею паровоза, и я теперь летел под семафорами, сигналящими мне красными фонарями. Стрелка манометра коснулась отметки «17», но мне сейчас было на это наплевать… Вот и Прейсиш‑Эйлау! Мимо стремительно пронесло асфальтированный перрон, украшенный цветочными клумбами, редкие фигуры пассажиров и дачников, но меня здесь, кажется, уже поджидали. Мой локомотив четырежды вздрогнул, когда под его ведущими колёсами взорвались четыре предупреждающие петарды.
— Пора! — сказал я себе, надевая пиджак…
Станция исчезла за поворотом. Я отжал форс‑кран, стравливая излишки пара в сифон, и долго стоял на узеньком трапе, примериваясь к прыжку. Наконец я заметил пологий откос, заросший густою травою, и — прыгнул. Потом, очухавшись, долго ползал в траве, отыскивая браунинг, выскочивший при падении из кармана. Встал. Всё в порядке. От моего паровоза где‑то за лесом виднелся дым.
Очень долго я шёл лесом, мысленно рисуя в воображении карту Восточной Пруссии, дабы лучше ориентироваться. Мне вспомнилось, что близ границы множество озёр, богатых рыбой, и там издавна живут русские староверы, занятые рыбным промыслом. Вряд ли они откажут мне в помощи, но до этих озёр ещё предстояло добраться… Было раннее утро, запели птицы, когда я выбрался из леса на шоссейную дорогу. Мне снова повезло. На шоссе застрял одинокий «бенц», в нём сидел злой, как тысяча чертей, немецкий генерал, жестоко ругая солдата‑шофёра, ковырявшегося под капотом. Видно, у них испортился мотор. Я не спеша подошёл к автомобилю, пожелав генералу доброго утра. Затем, нарочно мешая польские слова с немецкими, учтиво предложил неопытному шофёру:
— Не нуждаетесь ли в моей помощи? Я работаю на местной лесопилке и не раз возил её хозяина. У него такой же «бенц».
Генерал просто взмолился:
— Я спешу в пограничный Летцен, а этот дурак совсем не умеет водить автомобиль… новобранец! Научите его…
Повреждение в моторе оказалось пустяковым. Я быстро его устранил, и генерал, прислушиваясь к моей речи, спросил, кто я — курп, кашуб или коренной прус?
— Нет, я поляк, но уже второй год выезжаю на заработки в вашу Пруссию, где легче подработать. Если позволите, я сяду вместо вашего шофёра, я люблю водить автомобиль.
— Пожалуйста! — обрадовался генерал. — А вы куда держите путь?
Я ответил, что мне хотелось бы в Летцен, где в офицерском казино гарнизона служит моя невеста.
— О‑о! — восхитился генерал. — Так это не хохотушка ли Владка?
— Да, моя Владка очень любит смеяться… Покажи ей палец, так у неё от хохота в животе даже вода закипает…
Я гнал «бенц» без жалости. Генерал был столь любезен, что из своих рук угостил меня бутербродом, а солдату‑шофёру отпустил хорошую оплеуху, сказав:
— Учись, дурак, как надо возить генералов…
Вот уж не думал я, что через два года вернусь в эти же края, где меня ожидал такой позор, после которого мне даже небо казалось с овчинку. Благополучно доставив генерала в Летцен, я, конечно, поспешил прочь из Летцена, пешком пройдя до узловой станции Лык, откуда шла прусская контрабанда (и с которой я когда‑то боролся). От Лыка было совсем недалеко до границы, до нашей погранзаставы Граево.
Впереди мне предстояло самое трудное и рискованное — пересечение границы («рвать нитку», как говорят контрабандисты). Я очень хотел есть, но шляться по хуторам не решился. Сидя на пригорке, я долго присматривался к жизни маленького прусского городка, где лучше бы даже не показываться: каждый новый человек в Лыке сразу будет взят на заметку местной полицией, а меня наверняка уже ищут. Однако голод пересилил боязнь, и я рискнул зайти в ближайший трактир на выезде из города. Мне предстояло изобразить транзитного пассажира, ожидающего попутного поезда. Трактирщик чересчур подозрительно оглядел мой измятый костюм и моё небритое лицо:
— Вы сами откуда и куда путь держите, дружище?
— Да я из Клауссена… метил старые деревья, — небрежно пояснил я. — Проспал утренний поезд, а теперь жду вечерний.
— До Кенигсберга?
Знания генштабиста выручили меня:
— Да нет, я служу в Роминтенском лесничестве.
— Может, закусите? — сам предложил трактирщик.
— Охотно. Все равно делать нечего…
Наконец‑то передо мною стояла яичница с колбасой, а над пузатой кружкой вздымалась шапка кружевной пены. В трактире было полутемно, но в уголку примостились какие‑то типы, один из них однажды показал на меня через плечо отогнутым большим пальцем. Радости у меня не прибавилось, когда я узнал известного в этих краях контрабандиста Рувима Петцеля, того самого Петцеля, которого я однажды допрашивал и на прощание подарил ему хороший пинок под зад…
Теперь, поглядывая в мою сторону, его приятели весело посмеивались. «Этого мне только не хватало! — соображал я. — В ресторане угоразди
