то смерти ему не миновать… — невнятно пояснил атташе.
Принцип был приятный шатен с голубыми невинными глазами. Он целыми днями просиживал в библиотеках, читая запоем, казался замкнутым и отчуждённым от мира. Когда Неделько Габринович получил доступ в королевский конак, беседуя с наследником престола Александром, мои подозрения усилились. А вскоре после этой аудиенции вся троица сараевских студентов отправилась в Крагусвац, где им выдали оружие и метательные бомбы из государственных арсеналов. Пришлось потревожить Артамонова:
— За битые горшки дорого платят, и боюсь, что платить станет Россия… Полковник Драгутин Дмитриевич привык советоваться с вами по любому вопросу, так я вас прошу, Виктор Алексеевич, чтобы он не расколол горшки раньше времени.
Артамонов хорошо меня понял:
— Сейчас в военных кругах Белграда убеждены, что манёвры под Сараево завершатся нападением на Сербию, и хотят его упредить. Я докладывал в Петербург о подобных настроениях в Белграде, но ответ получил невразумительный…
Зато меня вразумили. Через «почтовый ящик» на Призренской улице Генштаб уведомил меня, что графиня Хотек, жена эрцгерцога, уже выехала в Илидже — лечебный курорт под Сараево, где она и станет дожидаться прибытия мужа. Генштаб приказал мне выехать в Боснию, чтобы пронаблюдать за проведением манёвров австрийской армии.
Как и под каким видом я это сделаю — указаний не поступило.
Манёвры намечались на день Видовдан 28 июня 1914 года, так что я не спешил: у меня было время подумать…
3. Форс‑мажор
Навыки тайного агента я приобрёл даже не в Германии, которую покинул «на полных парах», а, скорее, именно в Сербии, ибо местная жизнь часто ставила множество загадок, которые следовало разрешать без промедления. Вроде бы ещё ничего страшного не произошло, но отдельные моменты уже давали материал для выводов. Из австрийских гимназий толпами бежали сербы‑подростки, желая учиться в Белграде, а сербские офицеры, служившие в австрийской армии, массами дезертировали, чтобы служить своему народу. Все это частные случаи, но они складывались в общую картину, предупреждающую меня о том, что вскоре возникнет нечто непредсказуемое, что в дипломатии принято именовать «форс‑мажором».
Существует версия, которую никто не подтвердил, но которую никто и не опроверг, будто накануне сараевских событий вдруг всполошился сербский посланник в Вене — Иован Иованович. Через своего брата Любу Иовановича, министра в кабинете Николы Пашича, он был предупреждён, что в Боснии запахло порохом. Напуганный этим, он посетил австрийского министра Леона Билинского, ведавшего делами Боснии и Герцеговины. Иованович говорил лишь намёками:
— В австрийской армии служат и сербы, подданные венского императора. Нет уверенности, что кто‑либо из них во время манёвров не заменит холостой патрон боевым, и кто знает — нет ли опасности для эрцгерцога.
Сказать больше того, что им было сказано, Иованович не осмелился, ибо тогда Билинский мог бы поставить вопрос: если Белград беспокоится, значит, в Белграде что‑то известно? Билинский не придал словам Иовановича должного внимания, а может, и не захотел. Не захотел внимать намёкам и канцлер Берхтольд… Во‑первых, граф был слишком увлечён гривуазными приключениями, а во‑вторых, Берхтольд принадлежал как раз к той элите венского общества, которая радовалась бы устранению Франца Фердинанда. Наконец, Берхтольд сам искал повод для нападения на Сербию, а в этом случае холостые патроны можно заменить боевыми…
Никола Пашич, в свою очередь, не слишком‑то доверял Апису, ибо «Чёрная рука» откровенно ковырялась в его государственных бумагах, и потому, чтобы противостоять Апису, премьер ввёл в тайную организацию своего личного агента. Так что глава сербского кабинета кое‑что знал.
В конце мая на тайном совещании Скупщины он ошеломил своих министров.
— Что‑то замышляет против нас Вена, — примерно так сказал Пашич, — но что‑то замышляют и у нас против Вены. — Балльплатцен уже предупреждён мною. Молодые беженцы хотят вернуться в Боснию, чтобы там устроить эрцгерцогу такую пляску святого Витта, от которой затрясётся вся Европа… Я вынужден, — здесь я цитирую точные слова Николы Пашича, — отправить особые инструкции нашим пограничным властям на реке Дрине, чтобы они воспрепятствовали молодёжи возвращение в Боснию.
Говорят так, премьер рисковал очень многим, но старика пугала война, которая не оставит в Сербии камня на камне, и он действительно предупредил пограничников. Пашич не учёл главного — на холодной Дрине служили подчинённые Аписа, у которых кровь была слишком горячая.
— Мы пропустим через Дрину хоть черта лысого, — решили они, — лишь бы Фердинанда не было на нашей земле…
Именно в эти сумбурные дни я навестил аптеку на Призренской улице. Аптекарь сказал, что «почтовый ящик» пуст, и тут же шепнул, что на днях к нему заходил майор Войя Танкосич, просил изготовить ампулы с цианистым калием.
— Вы приготовили?
— Как можно отказать Танкосичу?
— Сколько ампул?
— Три…
В ночь с 1 на 2 июня с помощью пограничников Гаврила Принцип, Неделько Габринович и Трифко Грабеч, обвешанные оружием, пересекли границу и тайными «каналами» прибыли в Сараево, где их с нетерпением ожидали Данило Илич и Раде Малобабич.
* * *
Итак, у меня осталось время до начала австрийских манёвров, но его совсем не оставалось, чтобы упредить непредсказуемый «форс‑мажор», замышляемый в Сараево. Кроме своего сердца и своих наблюдений, у меня сейчас не было иных советников — Генштаб далеко, а «Чёрная Рука» уже собралась в крепкий кулак для решительного удара.
До сих пор считаю, что мои рассуждения были правильны: устранив Франца Фердинанда, Апис и его подручные окажут большую услугу не Сербии, а именно Вене, которая любое покушение на эрцгерцога воспримет как долгожданный и законный повод для нападения на Сербию. Артамонову я сказал:
— Вам желательно устроить хороший пожар в публичном доме во время сильного наводнения. Но подумали ли вы с полковником Дмитриевичем о кошмарных последствиях?
Далее наша беседа напоминала горячий бой: на все мои атаки военный атташе отвечал контрударами.
— Сейчас, — доказывал я, — самое лучшее для сохранения мира, если произойдёт естественная «утечка информации», чтобы Европа узнала о подготовке покушения на Франца Фердинанда, и тогда Апис не рискнёт на это убийство.
— Глупости! — отвечал Артамонов. — Именно сейчас самое удобное время разделаться с Австрией… Чего бояться? Это же не государство, а труп, давно изъеденный червями.
— Я боюсь, что одна лишь пуля может уподобиться мелкому камешку, который сдвигает в горах снежные лавины… Мы, разведка, не имеем права вызывать войны. Нам, разведке, более пристало предотвращать возникновение войн.
— Вы, — парировал Артамонов, — не хуже меня знаете обстановку на Дунае и понимаете, что Габсбургам пора заказывать роскошный гроб… довольно они насмердили! Даже у нас в России канцлер Нессельроде был покорным слугою Меттерниха!
— История, — отвечал я, — сама назначит Габсбургам свои сроки, а вы заодно с Аписом желаете толкать историю в спину, чтобы она поспешила, но история не любит насильственных понуканий… Виктор Алексеевич, вы разве не подумали о том, что выстрел в Сараево может вызвать мировой резонанс? Или вы имеете особые полномочия из Петербурга?
— Никаких полномочий от Генштаба я не имею, — сознался Артамонов. — Вы сами понимаете, что в Генштабе, узнай они об этом, мне просто свернули бы шею. Впрочем, — засмеялся Артамонов, — если вы так настоятельны, я могу показать вам то, что ответили из Генштаба на мой запрос…
Он предъявил мне копию шифровки, где было написано по‑французски: «ДЕЙСТВУЙТЕ, ЕСЛИ НА ВАС НАПАДУТ'…»
— Но ведь никто ещё не напал, а вы уже начинаете действовать, — сказал я. — Однако эта шифровка достойна помещения на помойке, ибо напоминает фальшивку.
Виктор Алексеевич надолго застыл в молчании.
— Не ведёте ли вы свою игру… помимо меня? — вдруг спросил он, обозлённый. — Я, упаси Бог, не собираюсь вам угрожать. Но сказанное вами в моём присутствии не может быть сказано перед Аписом, ибо характер этого человека вам хорошо известен. Он не простит, если вы нарушите его планы.
Не угрожая, Артамонов всё‑таки угрожал. «Чёрная рука» сама по себе цепко держала меня за горло, чтобы я не рыпался, именно так я и понял предупреждение Артамонова. Однако атташе ничего не выиграл, ибо я не покорился ему.
— Виктор Алексеевич… дорогой мой, — нежно проворковал я, — вы напрасно решили, что я устрашусь расправы со стороны сербской разведки. Повторить сказанное перед вами я берусь и перед полковником Драгутином Дмитриевичем.
— В таком случае сразу составьте завещание.
— Увы! Прожив сорок лет на этом поганом свете, я не нажил ничего такого, что следовало бы завещать…
